Не было бы счастья…

— Прям давно, — рассмеялась Лизавета, — вы ж вчера в домино резались. Ну ладно, прогуляйся, только до темна вернись, сегодня показательные выступления будут, пропустишь Роднину с Зайцевым.

Егор Тимофеевич полдороги шёл молча и вдруг почти перед их домом остановился и неожиданно сказал:

— Ты уж меня прости, парень, хоть мы теперь родня, но, может, я не в своё дело суюсь. Девочка твоя тут больше не проживает.

Олег молча полез за сигаретами: вроде как его не известие остановило, а покурить захотелось.

— Переехали, значит, — стараясь придать голосу равнодушие, спросил он.

Егор Тимофеевич замялся, так же медленно достал папиросы и наклонился к Олегу за огоньком. Все его действия и то, как медлил с ответом и раскуривал папиросу, начали раздражать. Ну точно как котяра соседский, что ходил еле-еле, переваливаясь от сытости с боку на бок.

— Видишь ли, я сплетником сроду не был и под старость им быть не хочу. Говорю то, что слышал от Варвары Кузьминичны. Твою жену бывшую вроде как прав на ребёнка лишили, потому как находится неизвестно где, а про её мамашу тебе говорить не нужно. Поскольку больше никто из родни не изъязвил желания поучаствовать, то её и сдали в детдом.

Олег молчал, блуждающим взглядом скользя по знакомому с детства пейзажу, и неловкая эта пауза злила до ужаса. Егор Тимофеевич поглядел на часы и кивнул: идти, мол, пора мать с отцом заждались небось.

Так оба больше не проронили ни слова, пока порога не переступили. Олег как будто и не было ничего рассказывал матери о работе, смешил историями, что непременно случались каждую смену в лагере. Антонина всё выспрашивала, правда ли, что лагерь такой богатый и большой, что у них аж две столовых. Надо же! И детки по трое в палатах живут? Ну прямо санаторий. И до чего дешёвые в этом южном городе фрукты! По возвращении сын тащит целыми коробками. Жаль, что абрикосы плод нежный: как ни береги, а всё равно за дорогу сколько-нибудь да раздавишь. В прошлый раз они замучились варенье варить. Аж тазов не хватало, занимали у соседей. И Олег поддерживал эту лёгкую безопасную для себя беседу, пока не ушёл домой тёткин муж и не улёгся спать отец.

Антонина перетирала посуду. Сын остался с ней и наконец, собравшись с духом, спросил:

— Мам, а что, Валю действительно отдали в детдом?

Тоня вздрогнула, разжала пальцы, но успела подхватить чашку почти что у самого пола. Она резко выпрямилась и в упор уставилась на сына.

— Кто тебе сказал? Бабка, что ли?

— Сорока на хвосте принесла. Не волнуйся, ни бабаня, ни тётка, ни её муж. Неважно, кто сказали, и всё.

— У кого это язык зачесался, — буркнула мать. — Чего тебе ещё наплели?

— Мам, давай не будем, а? Ты не следователь, я не на допросе. Не хочешь, чтобы сплетни слушал, расскажи сама.

Антонина помрачнела, села за стол, стряхивая с клеёнки несуществующие крошки.

— Ну шаромыжница эта Лидка, — нехотя начала мать. — Загуляла опять. Дома не появлялась, говорят, укатила в неизвестном направлении с мужиком каким-то шабашником. Выриковой и дела нету, один раз девчонку из сада не забрали, другой — нянечка её сама домой повела, а потом сообщили куда следует. Лидку на суд вызывали, а её уж след простыл, не доискались. Словом, комиссия постановила прав лишить и оформили как положено.

— А мне, значит, не посчитали нужным сообщить? — криво усмехнулся Олег.

— Да тебе какое дело? — повысила голос Антонина. — Ты ей батька родной, что ли? Сообщить ему, видите ли, нужно! Ты этому дитю никто, ни сват ни брат. Государство лучше знает, куда её пристроить.

— Не кричи, отца разбудишь. И вообще больше никогда на меня не кричи.

Мать удивлённо вскинула на него глаза, и аж дыханье перехватило. Что это с ним? Хотела вновь голос повысить, чтобы в разум вошёл и осеклась. Сидит перед ней высокий и здоровый мужик и, наверное, со стороны действительно глупо обращаться с ним как с мальчонкой или даже подростком.

— Сыночек, — как можно мягче произнесла она. — Ты сам рассуди, ну было с тобой по молодости, по глупости, так закончилось всё давно. Чего ж теперь ворошить?

— Да ты что, решила, что я побегу Лидку, что ли, разыскивать? Про дочку разговор.

— Да с чего ты взял, что она тебе дочка?! — вновь сорвалась Антонина. — Столько времени не вспоминал, а теперь хватился: кровиночку родную в детский дом упекли!

— Да перестань ты, — скривился Олег. — Мне непонятно, почему никто из вас мне ничего не рассказал, словно я дурачок какой или пацан желторотый, мол, твоего мнения не надобно.

— Да что рассказывать-то было?! Тебе не всё равно, не твоя эта девчонка и весь разговор!

— Ну ладно, я всё понял. Это уже не беседа, а так — из пустого в порожнее. Сам разберусь, спокойной ночи.

Мать встала и вновь принялась перетирать насухо посуду, но вдруг швырнула полотенце и с размаху опустившись на стул, уронив голову на руки, заплакала.