Не бывает прошедшего времени

— Понимаешь, Виктор, ты ж того радио не слыхал, а у меня оно в ушах гудело: куда ручку приемника ни крутанешь, а оно — здрасьте! Какие у нас в глубинке, в провинции, развлечения? Выпить по капельке, с девками подурачиться, кино в клубе поглядеть, радио слушануть… С радио там все в порядке: коротковолновый приемник можно купить где угодно и слушать можно что угодно. Тогда и наслушался я новостей из ведомства Отто. До сих пор в ушах звенит. Поселившись на Западе, я пробовал нашарить те передачи в эфире, так черта ж с два!

— А здесь и приемники коротковолновые не в моде, — развел руками Виктор и взял наушник. — Хотите что-нибудь послушать, Иван Спиридоиович? Заказать вам любимую музычку? Кстати, что же это вы не пишете, герр писатель? Вы бы и печатным словом попробовали, а то все устным да устным…

К столику подошел и возвысился над ним официат с бумажным цветком при картузе и приготовился выслушать заказ — официанты в «Русском аудио» принимали также заказы на музыку. Писатель взглянул на гарсона, взял бороду в кулак и, проведя по ней ладонью, сказал:

— А я, знаете ли, стал здесь бесстрашен. С тех пор как здесь оказался и понял, что деваться некуда (вы тоже поняли), ничего не боюсь. Знаете, почему писатели много пишут? Потому что смерти боятся. Писательская неудержимость — от страха смерти, от желания запомниться, сохраниться в памяти, ни от чего больше… А я и смерти не боюсь уже — зачем писать? Да и для кого мне писать? Для России, которая, разинув рот, ждет моих откровений, что ли?.. Я вот пожил здесь и увидел, что тут шакал на шакале, и печенки выедают друг другу. На всех один пирожок, да и тот не ими печенный, вот и следят, чтобы кусков перекраивать не пришлось. Я здесь кому нужен? Как собака, которая не научилась ни лизать, ни гавкать: и здесь я чужак, и России у меня уже не будет…

Официант вытянулся, даже бумажный цветок у него на картузе шевельнулся от любопытства.

— Будет у тебя Россия, — с пьяной надежностью посулил Отто, — мы ее создаем. Война не окончена, Иван. Ты дезертир на войне, пусть ты еще не в наших рядах с оружием, но ты дезертир из своей армии! А Россию мы создавали и создаем ее, поверь, все больше. И Грузию! И Украину! Такими, как нам надо…

— Закрой пасть! — сказал официант. — Заткнись, москаль, потому что Украина сама по себе. И не тяни лапы к ней! Эй, хлопцы!

От столика в углу зала повернулись на официантский призыв три хмурые фигуры с широкими плечами. От них веяло не то чтобы силой, больше свирепостью и готовностью бить всякого, на кого укажут. Официант стоял над столиком, глядя на подвыпившего Отто и на трезвых Ивана Спиридоновича с Виктором со всевластием вышибалы из портовой забегаловки.

Бармен, не двинувшись с места, протянул руку и нажал клавиш на табло за стойкой. Владельцы наушников заерзали, наверно, пошла принудительная трансляция, из динамиков возник сухой требовательный голос:

— Кто здесь решил пошуметь? Тот, кто еще раз повысит голос, ночевать будет в полиции!

Отто молча поднялся из-за стола и, обойдя официанта, подошел к бару. Спросил разрешения у хозяина и взял микрофон.

— Я из Германии, — сказал Отто. — Многие из вас оказались здесь, потому что были моими друзьями во время войны, пусть мы даже были незнакомы тогда. Но в ту пору мы были заодно. И не окончена та война, еще не окончена!

Он ударил кулаком по стойке и вернулся к своему столику. Зал молча наблюдал, как он шел. Три плечистые фигуры повернулись к официанту. Он дождался, пока Отто миновал его, и вежливо обратился к немцу:

— Сюда, знаете ли, всякие ходят, иногда и пугнуть невредно.

— Принеси водки, — сказал Отто и даже не взглянул в сторону официанта.

Тот поправил цветочек на картузе и поплыл к бармену.

— Господи боже, — сказал Иван Спиридонович, — да запишите вы эту сцену и продайте ее советской пропаганде, вам же большие деньги заплатят. Господи боже мой!

— Молятся не здесь, — сухо сказал Отто, — молятся в церкви.

Иван Спиридонович встал и, шаркая ногами, пошел к выходу. Отто и Виктор молча глядели ему вслед. Официант в коротких штанишках и красивом картузе принес графинчик для Отто. Немец снова не заметил его, и тот бесследно исчез.

— Ты здесь часто бываешь? — спросил Отто и плеснул в рюмку только себе.

— Нет, не часто, — ответил Виктор. — Между прочим, мой советский знакомый задал точно такой же вопрос. Здесь неинтересно.

— Почему же? — Отто обвел взглядом столики и стены. — Самодержцы, самовары, сарафаны плюс представители других славянских народов. Призраков прошлого здесь более чем достаточно, но ведь мы торгуем призраками будущего!

Виктора уже удивляло, насколько «Русское аудио» заурядно — все здесь было скучно и уравновешенно, как в казарме. С музыкой, преподносимой по секрету на ушко.

— А помнишь? — сказал Виктор. — Сразу после войны американцы открыли у себя при казармах в Мюнхене этакие бары-столовые, где знакомились с длинноногими голодными немками. С той поры у тебя в стране и расплодились негритята.