Не бывает прошедшего времени

— Что произошло? — Портье повернулся ко мне резко, даже свеча в руке у него едва не погасла, звякнул ключом о пластмассовую стойку. — Самая большая битва русских с немцами со времен второй мировой войны! Бородатый из сорок девятого номера рассердился на какого-то немца с магнитофоном…

(«Он имеет в виду Отто, — подсказал Виктор. — Он имеет в виду нашего доброго друга Отто…» — «Твоего друга», — поправил я.)

— Бородатый намотал немцу на шею микрофонный шнур, — ужаснулся Анри, — и заставил того кричать «Гитлер капут!», а затем водил его по вестибюлю на четвереньках, едва не задушил и решил на шнуре вытянуть на улицу. Но немец сопротивлялся, и бородатый русский так дернул за шнур, что тот потерял сознание. Но сбежались немецкие туристы-ветераны и — о месье! — как они били того Ивана! Они называли его Иваном и пинали, топтали его без жалости. Бородатый защищался моими бутылками, бил витрины. Вы видите.

— Отто настаивал на том, чтобы Иван Спиридонович немедленно здесь же, в баре, сказал о России все, что он, Отто, велит сказать, — меланхолически сообщил Виктор. — Я не вмешивался. Когда били, тоже не вмешивался. Но Отто отвезли в больницу, Ивана Спиридоновича тоже, я не уверен, выживет ли он, — большие мастера били его, профессионалы…

В вестибюле вспыхнул свет, и я смог в полной мере оценить масштаб разрушений. Виктор сидел за столиком у бара, и перед ним плескалась лужа из спиртного. На стойке лежала расквашенная желто-зеленая груша из бутылки, которую Анри получил из родной деревни и которую так любил демонстрировать дорогим гостям.

— Это конец света! — всплеснул руками Анри. — У людей частные войны! Пожилые люди молотят посуду в порядочном отеле, боши бьют бородатого русского и орут: «Попался, Иван!» Какой нынче год?!

— Тот, что рифмуется с сорок пятым, — ответил я. — Война звалась мировой, Анри, и в ней принимали участие все на свете.

— Пятьдесят миллионов погибло — и достаточно! — быстро вмешался Виктор.

— Сегодня я разглядывал фотографии в архиве. Они даже не пожелтели…

— Какие фотографии? — удивился Анри, беря большую тряпку. — Разве месье из полиции?

— Месье из джунглей! — хлопнул Виктор ладонью по алкогольной луже, что сразу же придало его рубахе совершенно иной вид. — Месье — японец из джунглей! Помнишь, Володя, в газетах писали, что через двадцать и даже двадцать пять лет после войны где-то в джунглях Бирмы ловили одичавших японских солдат в обмотках, не желавших верить, что война за-кон-чи-лась? Японцы не знали, что человечество уже помирилось, и продолжали гибнуть в джунглях, но каждый вечер чистили тряпочками карабины. Володя, война о-кон-че-на!

— Возможно, — сказал я и сбросил со стола дно от ликерной бутылки, — тем более для японских солдат, проигравших ее. Но я выиграл ту войну. Мы ее выиграли. И выяснилось, что те, кто нанимал Отто, японских солдат и прочих, готовы нанимать снова. Надо напоминать, что это мы, мы выиграли войну!

— Кто вы?

— Советские. Если тебе необходимо партийное определение, то коммунисты или, говоря шире, марксисты, еще шире — антифашисты. Неужели ты не знаешь об этом?

— Но мне нравятся слова, которые любил повторять Отто, что, мол, одни воюют за призраков прошлого, а другие — за призраков будущего. Между тем надо жить, как американцы живут, — сегодня для сегодня, а там хоть трава не расти!

— Неправда, — перебил я. — И с американцами все сложнее, и с травой. Ты помнишь, как росла трава, и сердишься, что потерял пути к ней.

— Не бей меня так! — вскрикнул Виктор и тут же зажмурился. — А зачем, собственно, мне та трава?

— Для того, чтобы иметь ее, свою траву, чтобы не потерять способность различать день и ночь. Что ты мне кричишь про свою Америку? И там надо быть кем-то — богатым, бедным, шотландцем, евреем, негром, планеристом — кем угодно, но быть! А ты?

— Не дай бог, чтобы память просыпалась не вовремя, — сказал Виктор. — Ну зачем она мне теперь? А в этом Иване Спиридоновиче вообще проснулась неведомо чья память, может быть, дух кого-нибудь из воинов Александра Невского, замерзшего во льдах Чудского озера. Он дрался так, будто должен был умереть, но перебить всех захватчиков до единого. Он дрался, как дерутся в штрафных подразделениях, где, только пролив кровь, можно рассчитывать на прощение.

— За что бы мог умереть ты, Виктор? Так вот, взять и умереть по первому зову?..

Виктор поднял на меня совершенно отсутствующие глаза и не то чтобы закричал, зашуршал пережатым истерической спазмой голосом:

— А ну вас всех к чертовой матери! Я американец! Какого дьявола меня занесло сюда? Я американец, и моя страна за целый океан отсюда! Я не хочу вас видеть и слышать, потому что…

Из-за моей спины вышел коренастый немолодой немец и взял Виктора за подбородок, поднял ему голову, и тот вдруг смолк, как загипнотизированный, глядя немцу в немигающие карие глаза.

— Анри, — сказал немец на приличном французском языке, — я вижу, что здесь объявился еще один русский. Скажи ему, что он умрет в тот самый момент, когда еще раз повысит голос в гостинице, где живут ветераны вермахта.