Не чужая смута. Один день – один год (сборник)

Всем остальным, конечно, можно куда угодно. С них тоже спросится, но иначе. «Ты чем занимался в таком-то году, в том-то месяце?..» – «Да я не помню уже…» – «Бог с тобой, иди вон в ту дверцу, следующий!»

Следующий – поэт.

С поэта спросят за всех и втрое.

* * *

Фактическое отсутствие на Украине представителей культуры, выступивших против Майдана, и огромное количество представителей российской культуры, выступивших за Майдан, в поддержку Украины (и пошедших ещё дальше, и выступивших против Крыма и Юго-Востока), – объясняется не столько наличием «пятой колонны» в России, сколько наличием у нас действительной культурной свободы.

То есть нарушение корпоративных связей для украинского культурного сообщества – фактически табу. Я слышал критический голос критика и публициста Ефима Гофмана – он из Киева. Историк и публицист Олесь Бузина поначалу был слышен, но я не знаю, что он говорит в последнее время.

Однако вышеназванные для киевских, одесских и львовских элитариев носят статус едва ли не «маргинальный», их мнение как бы «не считается».

В России же (о, мрачная, несвободная, чудовищная Россия, где стукачи, кагэби и давление в четыреста атмосфер) ситуация полностью противоположная. Мы даже не будем начинать перечисление громких имён, их огромное количество, и в литературе, например, они имеют вес колоссальный – достаточно назвать имена Улицкой и Акунина, а там ведь ещё целая очередь.

«Маргинальной» у нас, напротив, является позиция Юнны Мориц.

Любопытна и проевропейская нацеленность относительно, по нашим меркам, молодых российских литераторов, сразу же выступивших в поддержку «целостности Украины» и европейского пути оной. То есть, для моего товарища поэта Игоря Белова (Калининград) или для другой чудесной знакомой поэтессы Веры Полозковой (Москва), я уже не говорю про Елену Фанайлову или Марию Степанову, вопрос солидарности с украинской стороной даже не стоял. Солидарность подразумевается априори.

Русская культура живёт на невиданном просторе, да-с.

Мы имеем в числе прочего и внутреннюю свободу.

Она настолько необъятна, цивилизованна, толерантна, духовна и широка, что ей вообще всё по хую.

* * *

Возмущённая женщина с Украины написала: «Как вы можете искать на Украине тех, кто за отделение Крыма или Новороссии, – это же просто предатели, а предателей у нас нет!»

Подход суровый и честный.

В России было огромное количество людей, выступавших за распад СССР, за отделение Чечни, за передачу Курил, за передачу Приднестровья, за отделение Дагестана, за передачу Калининграда, за разделение России по Уралу, за передачу Абхазии и т. п., и т. д. Половина из них – живые классики, люди, чьи песни поются на радио, чьи книги продаются в каждом книжном. Чьи фильмы считаются национальным достоянием и чьи спектакли получают главные национальные премии.

И упаси бог назвать их предателями, это нехорошо и глупо. Мы же – европейская страна. Мы не можем себе этого позволить.

Европейская, как я понимаю, это значит – мазохистская.

Впрочем, есть отличие. Европа – это территория абсурдного мазохизма. Граждане Европы уже не очень хотят в этом участвовать, но правительства и «правила хорошего тона» их затягивают в этот карнавал.

Кажется, новая национальная идея России – быть страной умеренного мазохизма. Пусть всё это будет вокруг нас – все эти требования что-то кому-то передать во имя торжества ценностей европейской цивилизации – но позвольте нам хотя бы не получать от этого удовольствие.

Слушать – согласны, наслаждаться – нет.

* * *

Моя мама работала медсестрой в маленькой деревенской больничке (смешной деревянный домишко – увидел недавно, чуть не расплакался). Там лежало всегда десять или, может быть, двенадцать деревенских старушек. Старики почему-то появлялись крайне редко – больные мужского пола, видимо, предпочитали умирать дома и без присмотра медиков.

Вечерами, вспомнила мать, они читала своим старушкам «Лад» Василия Белова.

– Да это ж про нас! – восклицали старушки. – Это ж как мы жили описано!

Слушая мать, вдруг вспомнил, как Василия Ивановича пригласили на очередную литературную премию – получить большую и заслуженную награду в качестве живого классика.

Белов уже старенький был, еле ходил.

К нему за пять минут до вручения тихо подошли организаторы и, улыбаясь, попросили шёпотом:

– Василий Иванович, тут много прессы, будут снимать для центральных каналов, иностранные гости в зале сидят, представители кремлёвской администрации… В общем, вы уж, будьте добры, не поднимайте еврейскую тему в своём, так сказать, слове.

Василий Иванович покивал головой: понял-понял, слышу-слышу.

В общем, объявляют ему премию, зовут лауреата к микрофону, он с первых слов и объявляет:

– Меня тут попросили о евреях не говорить. Ну, не буду, не буду.

И не стал, действительно.

Даже не знаю, к чему я это вспомнил.

* * *

Трогательно, как они плюются в других за то, что самим себе прощают легко и милостиво.