Не донские рассказы, или Время колокольчиков

Скарб нестарого неудачника, бывшего заключенного и почти спившегося Саши, поместился в одном небольшом грузовичке. В новую жизнь он взял самое необходимое на первое время: телевизор, музыкальный центр, несколько табуретов, стул, три мешка с вещами, посуду, оставшийся от родителей кухонный гарнитур и письменный стол, за которым в далеком и счастливом детстве он решал задачки, писал домашку по русскому, рисовал, а его окружали любящие и любимые мама и папа.

Все остальное он решил приобрести на новом месте, зачем перевозить старье…

Сам Саша ехал на новое место в автомобиле Венера старшего сына Альберта Ринатовича. Альберт Ринатович в этот раз не стал помогать в переезде и попросил об этом сына. Он сполна выплатил обещанные Саше деньги, Саше, который стал уже отработанным клиентом и пройденным этапом. Сам же помчался рассматривать новый вариант, новую квартиру, нового «сашу», снова воплощать в жизнь приговор «высшей справедливости».

Венер был внешне похож на своего отца. Он был чуть выше среднего роста, поджарый с постоянно улыбающимися глазами, как у Альберта. Его круглое, но не толстое лицо так же, как и руки покрывали веснушки, зубы были ровные, но мелкие, голос тихий. Всю свою жизнь он, как и отец никогда не лез «на рожон». Будучи подростком, когда мальчишечья кровь бурлит, а подростковый максимализм и тщеславие толкают на безрассудные поступки и разного рода геройства и драки, Венер, как правило, оставался в стороне, его это не цепляло, казалось, что он ждет лишь определенного момента, когда можно будет начать реализовывать то, что он уже давно для себя решил.

Он был молчалив, но в его молчании слышалось стремление и уверенность, что он любой ценой дойдет до, только ему ведомой, цели. Он не планировал разбазаривать свои внутренние силы на подростковые глупости, он их оберегал.

Венер не был ни трусом, ни слабаком, при необходимости мог подраться, а порою, подавшись-таки давлению компании был способен совершить поступок, явно не вписывающийся в его программу жизнеустройства, и имеющий в потенциале самые нежелательные последствия. Поэтому он старался держаться особняком и со временем, постепенно, незаметно для компании, совсем удалился от своих дворовых и школьных друзей.

Венер четко понимал, что все его забавы, все эти компании, дружбы, симпатии всего лишь промежуточная станция, которая, пока мы на ней ждем отправки своего поезда, вроде и интересна и есть на ней, что-то любопытное и особенное, можно с кем-то даже познакомиться, тепло и задушевно поговорить. Однако, трогается твой поезд, ты запрыгиваешь в свой вагон и из тамбура, пока проводник не закрыл дверь, машешь собеседнику рукой, как самому закадычному другу, а расставание с ним кажется несколько болезненным, но стоит тебе направиться в свое купе, как, еще не дойдя до него, уже забыл и лицо станционного собеседника, и тему задушевной беседы, да и сама станция растворилась в твоей памяти, в твоих многочисленных мимолетных впечатлениях. Ты вновь занят только конечной целью твоего путешествия…

Такова участь всех промежуточных станций, полустанков, людей!

Вот и сейчас по правую руку от него сидел «промежуточный», нет, не полустанок и, тем более, не станция, а так ничего не значащий персонаж, на котором, почему-то пришлось приостановится, потратить свое личное время, чуть-чуть притормозить и…не больше!

В грузовичке ехали два Сашиных приятеля, помочь выгрузить вещи и занести их в новую квартиру. Венер не посадил их к себе в машину.

* * *

Саша молча смотрел в сторону, на мелькающие придорожные деревья, был слегка напряжен и о чем-то думал. Непростые и смешанные размышления о будущем вдруг приутихли, сами собой отошли на задний план. Он почему-то вспомнил, как давным-давно, в один из поздних летних вечеров отец Саши пришел домой сильно избитый: у него была разбита голова, сломан нос, на руке не было часов «Луч», с него сняли дешевую мастерку китайского спортивного костюма, футболка была в крови.

Саша плакал, рвался на улицу, с диким желанием найти и покарать тех подонков, кто обидел и унизил его отца, но куда бежать и где их искать он не знал, таких не то волчьих, не то обезумевших человеческих стай тогда появилось слишком много. Мальчик страдал не от того, что у его отца сотрясение мозга и сломан нос, нет, он страдал от того, что его отца, добрейшей души человека, унизили и, скорее всего, такие же, как и он сопляки и, что он-сын не может ничего сделать. С тех пор к чувству какого — то необоснованного внутреннего одиночества прибавилось чувство беспомощности и незащищенности.

Отца этот случай здорово подкосил, он все больше молчал, был печален и даже когда смеялся, что стало редкостью, глаза оставались грустными и потускневшими, не было в них жизни, в них читался немой и мучительный вопрос: «А зачем нужна такая жизнь?..»