Не дрогнет рука.

Пока Анна Максимовна говорила, судье несколько раз приходилось унимать шум в зале, но, несмотря на его предупреждения, что он удалит публику, то и дело слышались выкрики:

- Тоже, мать называется! Укатила с любовником, а сына бросила, живи как хоть! Что он тебе - котенок паршивый? Подумаешь, страдалица, совесть иметь надо!

Под градом таких реплик с места Анна Максимовна красная, как свекла, со слезами на глазах, но все еще из последних сил старающаяся сохранить на лице маску невозмутимости, проследовала на свое место.

- Позовите свидетеля Саввина, - приказал судья, и в дверях появился Степан Сергеевич. Он вошел на этот раз твердой походкой, с лицом озабоченным, но решительным. На Гошу он взглянул только мельком и чуть кивнул ему ободряюще.

- Что вы можете сказать по настоящему делу? - спросил его судья после обычного опроса.

- Я очень много должен объяснить суду… - заторопился Саввин. - Прошу вас дать мне возможность изложить перед судом подробно, так, чтобы все стало ясно. Я уже вам говорил, что тут недоразумение, ужасное недоразумение.

- Не волнуйтесь, - успокоил его судья, - мы не ограничиваем ваше время.

- И я буду говорить! - почти выкрикнул Саввин, вызывающе взглянув через плечо на Анну Максимовну. - Буду! Довольно мы прятались от людей, боялись, как бы кто-нибудь не заглянул в недра нашей семьи, не осудил, не сказал бы чего. Если бы мы раньше не замыкались от них, может быть, не случился бы этот… ужас.

Саввин был вне себя, ворот рубашки душил его, и он расстегнул пуговицу.

- Вот сюда, перед вами я кладу свою жизнь! - ударил он ладонью по красной скатерти стола. - Смотрите на нее! Осуждайте, любопытствуйте, как я дошел до жизни такой, как загубил свою семью. Я много за это время думал и решил, что виноват во всем я один, меня и нужно судить.

- Может, вы скажите, почему вы не отвечали на письма вашего сына? - спросил судья, чтобы подтолкнуть Саввина ближе к делу.

- Все скажу, все скажу, - точно в каком-то исступлении продолжал Степан Сергеевич и вдруг остановился. - Письма? Какие письма? Я не получал никаких писем. Ты разве писал мне, Жорик? - обернулся он к сыну, но тот не ответил и еще ниже опустил голову, так что из-за голубой загородки был виден только его стриженый затылок.

- Ваш сын посылал вам письма на адрес вашей жены, - пояснил судья. - Получали вы их?

- На ее адрес? - переспросил Саввин и покачал головой. - Нет, она мне о них ничего не говорила. Но это меня не оправдывает. Я и без этого обязан был помнить, что у меня есть сын, а я вместо этого думал только о ней и о себе, о том, смогу ли я жить, когда все рухнуло.

Жадными глотками он опорожнил пододвинутый судьей стакан и, еще раз взглянув на жену, продолжал:

- Я вам расскажу о нашей жизни. Семнадцать лет назад мы встретились с ней. Я был тогда директором совхоза, она работала на ферме. Была тогда совсем еще юная, красивая, очень красивая. Эта красота и закружила мне голову. Полюбил я ее, она тоже говорила, что любит. Женились мы, появился Жорик, и были они у меня как два ребенка - обоих приходилось воспитывать и учить.

Она тогда окончила только четыре класса, жизни не знала, была совсем наивной. Сначала я сам принялся учить ее. Но вы не знаете, что такое работа директора совхоза. С рассвета до заката ни на минуту не принадлежишь себе - все время в поле, на фермах, с народом.

Даже если, бывало, ночью проснешься, то не заснешь без того, чтобы не выйти и не пройтись по усадьбе, проверить, все ли в порядке, не спят ли сторожа, не горит ли где.

Ходить в школу моей директорше показалось зазорным, пригласил я учителя на дом. Был такой старичок-пенсионер. Кое-как дотянул он ее до седьмого класса, и тут она забастовала.

Я всегда считал, что неудобно молодой женщине не работать, она тоже на словах соглашалась со мной, но вначале было у нее оправдание - малютка на руках. К тому же она довольно резонно рассуждала, что если будет работать, то придется брать домработницу, то есть все равно изымать человека из государственного хозяйства. Я с ней в этом соглашался, как и во всем, что бы она ни говорила.

Нужно вам сказать, что никогда она у меня ничего не просила, а как-то так умела подойти, что я сам же предлагал все, что ей только захочется. Советовал я ей побольше читать. Но ведь для этою требовалось свободное время, и взяли мы поэтому в дом сперва старушку-няньку, чтобы за Жориком приглядывала, пока жена с книжкой на диване лежит, а потом и девушку, чтобы обед готовила, да еще мамашу свою жена к нам перевезла. И стала она у меня жить, как барыня: «Няня, подай, Маня, приготовь, мама, принеси». А я ничего этого не замечал, жил да радовался, что в доме у нас порядок, все прибрано, ребенок чистенький, здоровенький, словом, тишь да гладь.

Вдруг начала жена поговаривать, что хотелось бы ей учиться на курсах или в техникуме, и даже книг набрала и начала готовиться. Я обрадовался, предлагаю помочь ей, разъяснить что непонятно, но она мне говорит, что сама все прекрасно понимает, но только просит, чтобы скорей мы переехали в город, где она будет учиться.