Не дрогнет рука.

- Не знаю, я ничего не знаю! Не спрашивайте меня. - И чуть не со слезами она выкрикнула: - Неужели нельзя ни о чем не спрашивать, не выпытывать, не выведывать всякими способами? С вами нельзя ни о чем говорить без боязни сказать лишнее. То есть не лишнее, - поправилась она, - а что-нибудь такое, что вы можете не так понять, а потом использовать в своих целях.

- Интересно, в каких же таких «своих» целях? - спросил я, смутившись, но не показывая этого.

- А разве вы без всякой цели хотели меня видеть? - спросила она в упор. - Вы думаете, я не вижу, что в каждом вашем слове, взгляде, даже движении есть что-то затаенное. Вот признайтесь честно, что именно заставляет вас интересоваться моей судьбой, иначе я не буду считать вас порядочным человеком.

- Напрасно вы мне грозите. Конечно, я не говорю вам всего того, что думаю.

- Вот видите, - подхватила она, - как же я могу быть с вами откровенной? Какую глупость я сделала, приехав сюда. Что подумают дома? Теперь мне вовсе жизни не будет.

- Вы говорили кому-нибудь, куда едете?

- Нет, только попросила няню, если отец спросит, сказать, что пошла на ночное дежурство. Потом придумаю - на какое. Но если бы вы знали, что она мне на это выпалила. Такую гадость, что я век буду жить, но этого ей не забуду. Конечно, она и сама не верила своим словам, но все-таки…

- Жалко мне вас, - сказал я от всего сердца. - Разве можно так жить? Выходит, что теперь вы совсем одиноки? Хотя, может быть, у вас есть…

Она догадалась, о чем я хотел сказать, и простодушно ответила:

- Нет, никого нет, буквально никого. Раньше хоть подруги были… няня. А теперь я совершенно одна. Не знаю, как дальше… ужасно!

- Ира! Скажите мне, что вас так мучит? Не бойтесь меня, я, как друг, спрашиваю. Для меня очень дорого ваше счастье и ваш покой. И потом я опытнее вас в житейских делах. Может быть, вдвоем мы что-нибудь и придумаем. Если дело только в том, что родители хотят, чтобы вы вышли замуж за этого Арканова, то это в наше время сущие пустяки. Никто вас не может принудить. Наконец, вы же можете уйти в общежитие института.

Ирина печально улыбнулась.

- Конечно, дело вовсе не в этом, но больше я вам ничего не скажу. Я не могу вам верить.

- Я это заметил еще тогда, у няни Саши, когда мы с вами разговаривали. Вы побоялись сказать мне даже о таком пустяке, что Радий по ошибке купил себе две пары галош неподходящего размера.

- Откуда вы про это узнали? - встревожилась Ирина. - Я не говорила про галоши. Вы расспрашивали потом у няни?

- С чего бы я стал расспрашивать о такой ерунде? Вы и сами сказали это так, что было понятно, о чем шла речь.

Я старался не показывать вида, что слова Ирины взволновали меня. Она сейчас невольно для себя подтвердила мои самые худшие предположения относительно ее брата. Вот кто, оказывается, занимался снаряжением отправлявшихся на промысел бандитов. Теперь оставалось узнать, был ли у Радия черный ватный костюм, и в нем ли он совершал свои дальние поездки.

Некоторое время Ирина испытующе смотрела мне в глаза, точно желая прочитать мои мысли, а потом, не отводя от меня своего серьезного, недоверчивого взгляда, спросила:

- Скажите мне, зачем вы так упорно хотите разузнать о жизни нашей семьи: расспрашиваете няню, вызываете меня на откровенность? Неужели у вас мало других дел? Или вы не можете еще забыть, что отец и брат причинили вам в свое время большую неприятность? Я согласна, что поступили они тогда очень нехорошо, но можно ли так долго хранить ненависть?

- Какой сумасшедший вздор! - воскликнул я, прямо-таки ошарашенный ее словами. - Вы бредите! Какой негодяй старался убедить вас в такой нелепости? Клянусь вам, что ни о какой ненависти и мести не может быть и речи, тем более, что я не чувствую себя пострадавшим. К Радию я отношусь по-прежнему. Если же он имеет против меня что-нибудь, то это уже его дело, мне с ним ребят не крестить. Но признаюсь, что после встречи с ним в Каменске, мне показалось, что он на дурном пути. Эти постоянные посещения ресторанов, на которые вы жаловались, не доведут его до добра. Если бы я был на вашем месте, я бы не примирился с таким положением и не посмотрел на то, нравится ли ему это или нет, а принял меры, чтобы вытащить его из трясины, пока не поздно.

Некоторое время Ирина молчала. По выражению глубоко озабоченного лица было видно, что она обдумывает, можно ли спросить меня о чем-то. Встретив мой взгляд и прочитав в нем нечто укрепившее ее уверенность, она решилась:

- А вы могли бы сохранить чужую тайну? Вообразите (конечно, я говорю это в шутку), что я вдруг открыла бы вам что-то ужасное, сначала взяв с вас слово, что вы никому ничего не расскажете.