Не дрогнет рука.

Только что вернулась домой. Радий еще не приехал. Боже мой, как мы с ним встретимся? У меня дух захватывает от мысли, что он мог меня узнать тогда в вагоне. Няня не спала и, открыв дверь, сразу же набросилась на меня, но записка Дмитрия успокоила ее. Она даже вдруг что-то вообразила о наших отношениях, прослезилась и стала ко мне приставать с расспросами. Мой ответ, что я ездила, чтобы посоветоваться с Дмитрием относительно Радия, не убедил ее, и она, довольная и умиленная, что-то шепча про себя, улеглась в постель и скоро заснула. Я тоже прилегла, но, чувствуя, что все равно не засну, села за дневник.

Всего, что произошло, не описать. Скажу только о главном. Не знаю, как это я решилась поехать ночью одна, тайком от родных и даже от няни куда-то за десятки километров, чтобы встретиться с человеком, которому, как убеждал меня брат нельзя доверять.

Рассудок решительно восставал против этой поездки, но какое-то чувство, в тысячу раз более сильное, которому я не могла противиться, толкнуло меня на этот шаг. Оно таилось где-то в глубине души. Но едва в тяжелый для меня момент я услышала голос Дмитрия, это чувство властно овладело мною. Я поняла, что ко мне приходит помощь. Дмитрий - сильный, умный, уверенный в себе, казался мне мощным утесом, за которым я, слабая пичужка, могла бы укрыться от разразившейся надо мной грозы.

Он ничем меня не утешил во время нашего свидания, ничем не обрадовал, но я благодарна ему за ужасную правду, которую он мне открыл с беспощадной прямотой. То, что я раньше только предполагала, теперь для меня кажется бесспорным. Болезнь определена, нужно ее лечить. Брат мой милый, дорогой мой Радик! Что тебя сделало таким? Может, даже я в том виновата, что вовремя не остановила тебя? Сперва все боялась тебя огорчить, потом опасалась твоего крика и угроз.

Дмитрий сказал, что еще не поздно спасти Радия, но для этого брату придется признаться во всем и даже, вероятно, понести наказание. Я знаю, что это тяжело, но тогда у него хоть будет надежда, искупив вину, стать человеком. В этом, я верю, поможет ему Дмитрий. Какое счастье, что в такой ужасный момент я встретила его. Он словно брат мне теперь, искренний, добрый, любящий.

Я написала последнее слово и задумалась над ним. Не в нем ли разгадка того нежного внимания и заботливости, которые я вижу со стороны Дмитрия? Какое было бы счастье, если бы меня полюбил такой человек!

Слезы не дают мне писать, застилают глаза, капают на тетрадь. Первый раз в жизни я плачу не от горя, хотя, может быть, мне нечему пока радоваться. Возможно, что Дмитрий так добр ко мне только в память хорошего юношеского чувства, которое питал когда-то. Как бы там ни было, я счастлива, что он существует на свете. Я точно предчувствовала, встретив его в вагоне, что эта встреча не пройдет для меня бесследно. И чувство, которое тогда охватило меня, такое странное, непривычное смущение, все еще не забывается, хотя теперь я уже ничуть не робею при Дмитрии. Не знаю почему, но все это время после нашей встречи я постоянно думаю о нем, представляю себе его румяное, свежее лицо, слегка самонадеянную улыбку, смешную манеру теребить себя за ухо в минуту затруднения.

В детстве я видела кинокартину из эпохи гражданской войны. В ней молодой партизанский командир, жертвуя собой ради спасения отряда, попадает в плен, и его ведут на расстрел. Я как сейчас помню, он был такой сильный, мужественный, красивый, что мне стало его невыразимо жаль. Я расплакалась на весь зал и так кричала, чтобы его не расстреливали, что рассерженная няня принуждена была увести меня, и мы так и не узнали дальнейшей судьбы партизана. Но образ его крепко врезался мне в память. Почему-то теперь он ассоциируется в моем воображении с образом Дмитрия. Может быть, оттого, что оба они мужественны, смелы и готовы жертвовать собой ради других. Я с восхищением вспоминаю простой, незатейливый рассказ Дмитрия о его работе. Действительно, сколько незаметного героизма в их повседневном труде, и как обидно, что не все еще справедливо к ним относятся и помогают. Меня первую нужно было бы презирать за то, что, поддавшись просьбам и угрозам Радия, я разыграла тогда позорную сцену, чтобы преградить Дмитрию вход в наш дом. Правда, Дмитрий сразу понял, что я так говорила с ним по принуждению, и не оскорбился.

Страшные дни предстоят нашей семье. О себе я не думаю. Если бы можно было, пожертвовав своим покоем и счастьем, искупить вину брата, я бы, не рассуждая, пошла на это. Но что толку, ведь он все равно не бросил бы тогда своих привычек. Продолжал бы пить, бездельничать и опять попал бы под чье-нибудь плохое влияние. Только сильная моральная встряска может, как мне кажется, исправить его.