Не единственная

Он раздевал ее медленно, наслаждаясь каждым этапом. Сначала, посадив ее к себе на колени, спустил ворот платья. Припал губами к шее, спустился ниже… Как давно ей этого хотелось. Казалось, кожа всю жизнь жаждала этого прикосновения. Аньис тонко застонала, не в силах сдерживать себя, выгнулась еще сильнее ему навстречу.

— Сейчас, счастье мое… — услышала она. Он снял платье целиком, обнял ее обнаженную, оглаживая шелк спины Жадными руками Аньис потянулась к его вороту, ощутить его кожу, прижаться к нему обнаженным телом — это стало не желанием, а жаждой, потребностью, подобной необходимости дышать.

Он еще долго ласкал ее… Умело, чуть сдерживая собственную страсть, давая ей привыкнуть к ощущениям, узнать их. Снова подхватив под колени, отнес ее на постель и как-то очень быстро освободился от одежды сам. На долю мгновения Аньис услышала его сорвавшийся стон, когда ее руки коснулись его груди, скользнули на шею, потом обняли мускулистую, но стройную спину… Непередаваемо… Она мечтала прижаться к его сильному телу с того момента, как впервые увидела его.

И снова он ласкал ее, владел ее душой и телом, долго, так что она потерялась, растаяла в происходящем, желая только, чтобы эта близость не прерывалась никогда. Балансировал на грани страстного желания и того, что должно было случиться.

— Готова? — услышала она, когда он был совсем близко, так что хотелось рвануть навстречу… Она утвердительно чуть сжала рукой его плечо.

— Открой глаза, — сказал он, и Аньис потонула в черной бездне, ставшей удивительно сладкой, родной. В этот момент казалось, что быть еще ближе нельзя, он уже проник в нее, а она — в него…

«Вот сейчас должно быть очень больно», — пронеслось у нее в голове, она вспомнила рассказы подруг. Но когда он вошел, она не ощутила боли, только давление, в чем-то даже приятное — она открывалась, отдавалась впервые и навсегда любимому мужчине. И от этого душу и разум затопило перламутровым, полным любви наслаждением.

«Хватит с тебя боли, любой…» — как легкий ветерок, пронеслось у нее в голове, а страстно горящие черные глаза слегка улыбнулась. А дальше давление превратилось в ощущение удивительной наполненности, словно до этого ей всегда не хватало именно этого проникновения и отдачи… Глаза сами собой закрылись, и она отдалась ему целиком, не оставляя границ и сомнений, позволяя себе растаять, а потом родиться снова, взорваться и воскреснуть.

Все оказалось не так, как рассказывали подруги и сестра. Их мужчины засыпали, овладев ими один или (поначалу) несколько раз. Иногда это действо было приятным, иногда — нет, часто нейтральным, таким, что было несложно пойти мужу навстречу. Только Марша, по-видимому, сама наделенная горячим темпераментом, неизменно хвалила постельные утехи.

У Аньис все оказалось по-другому. Это было не сиюминутным актом соития или утехой ради наслаждения. Это было действо любви, и с первых касаний Рональд показывал ей это, не отпускал, удерживал в щемяще-прекрасном, меняющем душу чувстве взаимопроникновения.

Он был неутомим… Да и не человек он, подумалось Аньис, не знает усталости.

Второй раз он брал ее еще нежнее, давал растечься в нежности, что рождается после первой удовлетворенной страсти. И так продолжалось еще не раз и не два…

А в середине ночи в нем родился ураган. Должно быть, он отпустил себя, позволил своей чувственной страсти вырваться наружу. Его губы, руки, все его тело стало требовательнее, горячее, более яростное. И теперь ее стоны срывались в крик от невероятных ощущений. Он снова просил ее открыть глаза, и черная бездна поглощала, заставляя душу и тело выгибаться, извиваться от страсти снова и снова. И овладевал ею по-другому, целиком, не оставляя ей компромиссов.

А потом, под утро, он долго успокаивающе ласкал ее, лежа рядом и заглядывая в глаза. И Аньис нежными обессиленными руками гладила его лицо и тело, но руки опускались от сладкой усталости.

Рассветные лучи просочились сквозь занавеску. Обнаженный — теперь Аньис не смущалась смотреть на него и любоваться его мужественной красотой — он поднял ее на руки и отнес к окну. И Аньис увидела, как рассветные, полные радости рождения нового дня лучи заливают мир.

— Наше первое утро, Аньис, — сказал он, прижавшись губами к ее спутанным от страстной ночи волосам. — И их будет сколько ты захочешь, пока тебе не надоест. Я буду с тобой всю твою жизнь, если ты сама этого желаешь.

— Мне не надоест, — прошептала Аньис. И заснула у него на руках в рассветных лучах первого дня, что они были вместе.

* * *

Все же Кай ин Ви пожалел сына и огласил приговор наедине, не выставляя его на позор перед Советом архоа.

— Что-о?! — глаза молодого дракона вспыхнули темным пламенем. Сейчас даже в человеческой ипостаси он напоминал свирепого ящера. — Два года со связанными крыльями?! Не бывать этому!

— Это самое мягкое, что я могу предложить, — спокойно, но жестко, ответил Кай. — И твоя мать одобрила мое решение. Вреда это не причинит, а заставит задуматься.

Эдор прошел от одной стены грота к другой и усмехнулся.