Не Евангелие

И в этом нет ничего эгоистичного. Ведь эгоизм, это не просто забота о себе, это такая забота о себе, «когда удовлетворение личного интереса происходит в ущерб интересу другого человека». И эгоизм, стало быть, проявляется не в том, что человек не хочет служить другим, а в том, что он хочет, чтобы другие были у него на службе.

Эмпирическая этика, ставит в пример человека, «защищающего свою честь, честь слабых, честь своей семьи, честь своей родины», человека, который проявляет «мужественное отношение к жизни и бесстрашие перед смертью», «готовность всегда поставить честь и верность выше жизни».

Эта этика «полагает, что лучше обидеть, чем быть обиженным, что лучше нанести оскорбление, чем потерпеть оскорбление».

«Не становитесь холопом человека, — учит Кант. — Не допускайте безнаказанного попрания ваших прав другими. Склонять колени или падать ниц, даже с целью показать свое преклонение перед небесными силами, противно человеческому достоинству. А кто превратил себя в червя, пусть потом не жалуется, что его топчут ногами».

И нравственность в этой эмпирической этике противопоставлена не эгоизму, а безнравственности.

3.1 Свойства нравственного поведения

Нравственный человек защищается только тогда, когда кто-то угрожает его чести и достоинству. Он бросается в драку, вызывает на дуэль или объявляет войну.

Нравственный человек испытывает страх потерять честь и достоинство.

Вот, что ожидает оскорбленного человека, если он «восставая против законов чести, сам подписывает приговор о своем унижении».

Против человека оскорбленного, пишет Бентам, поднимается все общество. Вместо того чтобы «почувствовать негодование к оскорбителю», общественное мнение становится на его сторону и выказывает несчастному презрение «более горькое, чем сама смерть».

Общество «наперебой бросается на невинного», «как злая собака, которая ждет только жеста своего господина, чтобы разорвать подходящего человека». Оскорбитель «только указал добычу», окружающие люди «разрывают ее; он повелевает казнь, они делаются палачами».

«Человек, — пишет Бентам, — которого считают обыкновенно виновным, наносит только легкую рану, которая скоро закроется, будучи предоставлена самой себе. Но другие люди, вливая в нее свой яд, делают из нее опасную и часто неизлечимую язву».

Бывают, конечно, и сумасшедшие, которые видят опасность там, где ее нет, и ведут себя так, как человек, которому опасность действительно угрожает. Еще хуже, когда, например, дуэль становится своего рода развлечением.

Рассказывают, один рыцарь объявил себя страстным почитателем Вергилия, и вызывал на поединок, всех, кто не признавал автора «Энеиды» «первым поэтом всех времен и народов».

Восемь поклонников Гомера, Овидия и Горация умерли на дуэлях один за другим.

Наконец объявился противник, который зачитывался Тибуллом, и смертельно ранил почитателя Вергилия. А перед смертью на исповеди зачинщик этих абсурдных поединков признался духовнику, что никогда не читал Вергилия.

Это, конечно, нелепый и исключительный случай. Исключительность его состоит в том, что рыцарь провоцирует соперника на поединок.

По правилам, сигнал для нравственного поступка всегда исходит от того, кого вызывают на борьбу.

У животных такие сигналы называются релизерами.

Человек тоже реагирует на релизеры. Это может быть, например, оскорбительное поведение другого человека.

Все известные кодексы чести требуют нападать только на равных. Оссовская называет несколько причин, почему, например, идеальный рыцарь не нападал на слабого. В том числе она говорит, что этого не позволяет делать чувство собственного достоинства.

Дело в том, что слабый противник не представляет для сильного человека никакой опасности. И напасть на слабого, значит, обнаружить свою трусость, и поставить себя ниже слабого соперника.

По этой же причине австралийские племена довооружали противника, прежде чем начать против него военные действия. А на Кавказе, если один из противников терял под собой лошадь, другой тоже спешивался.

Нравственный человек не пользуется и случайными преимуществами.

По законам Ману добродетельный воин не поражает врагов вероломным оружием — ни зубчатым, ни отравленным, ни раскаленным на огне. Он не убивает спящего, раненного, не надевшего доспехи, безоружного, устрашенного и отступающего.

Адыгский просветитель Атажукин записал рассказ о семейной драме одного князя.

Князь узнал «о любовной связи своей жены с его подвластным табунщиком», и решил обоих наказать. Тогда другой князь, сказал, что наказать должно жену, и «решительно отверг, чтобы любовнику ее было сделано какое бы то ни было насилие». Это могло означать, что князя может оскорбить человек «такого низкого происхождения».

В конце девятнадцатого века русский государь Александр III официально разрешил поединки среди военных. Стреляться или мириться, решал суд общества офицеров.