Не герой

— Сегодня я был героем одного приключения! — сказал он. — Приключения почти романического свойства!

— А! — произнес Бакланов, и все остальные ответили ему глубоким молчанием.

Но Рачеев решился растормошить их во что бы то ни стало. Он продолжал:

— И я готов держать пари, что вы ни за что не угадаете, где я был!.. Вот угадайте, Катерина Сергевна!

Это было слишком рискованное обращение. Бакланов тревожно поднял на него глаза, а Лиза, слегка покраснев, украдкой посмотрела на Катерину Сергеевну.

— Я вообще не отгадчица! — ровным тоном, очевидно стараясь сдержать злость и не дрогнуть, ответила Катерина Сергеевна.

— В таком случае я расскажу вам. Представьте себе, сегодня я получаю записку такого интригующего содержания…

Рачеев рассказывал все подробно, не торопясь и при этом исправно ел. Он дошел до того момента, когда незнакомка оказывается Зоей Федоровной. Бакланов произносит: «А!» Катерина Сергеевна делает презрительную гримасу, Лиза просто молчит. Рачеев начинает излагать речи Мамурина. Николай Алексеевич говорит: «Да, он всегда был шутом!» Лицо Катерины Сергеевны выражает удвоенное презрение, Лиза внимательно слушает, но все-таки молчит. Подают кофе и наливают ему и Бакланову. Он кончил свой рассказ, доведя его до появления Матрешкина включительно. Катерина Сергеевна встает и говорит все тем же ровным тоном, придерживая рукой левый висок:

— Вы меня извините… У меня голова болит.

И уходит. Он осматривается: Лизы и Тани уже нет в столовой, они ускользнули незаметно. Тогда он начинает понимать, что лечение его оказалось недействительным, и ему кажется, что его рассказ, занявший весь обед, причем он один говорил, а все другие молчали, был очень глупым предприятием. Он усердно мешает ложечкой кофе и теперь уже сам молчит, предоставляя хозяину занимать его.

Беседа их была ленивой и несвязной. Ни на чем не могли надолго остановиться. Бакланов был рассеян, часто не слышал вопроса и отвечад невпопад. Он имел вид человека, связанного по рукам и ногам.

Когда пробило семь часов, Рачеев сказал:

— Не пора ли нам? Ты говорил мне, что у Высоцкой собираются очень рано!

— Да… Да… Я сейчас… Погоди минуту!.. — дрожащим голосом промолвил Бакланов и почему-то на цыпочках пошел в спальню. Он долго не возвращался. Минут через двадцать он вышел в черном сюртуке и в свежем воротничке, но лицо у него было расстроенное и бледное.

— Едем, я готов! — промолвил он, торопливо надевая пальто, которое подавала ему горничная, и стремительно направляясь к выходу, словно он боялся, чтобы его не остановили, не позвали обратно.

Рачеев едва успел захватить пальто и шляпу и побежал за ним вдогонку.

XI

Но едва они вышли на улицу и взяли извозчика, как Николай Алексеевич точно вдруг переродился. Рачеев с удивлением посмотрел на него. Голос его звучал сильно, превозмогая стук колес о мостовую, говорил он быстро, уверенно, просто, с свойственными ему интонациями, часто перебивая себя смехом и свободно жестикулируя. Очевидно, только что еще связанный человек почувствовал, что у него выросли крылья.

— Да, он всегда был шутом гороховым, этот Мамурин! Я никогда не мог научиться смотреть на него серьезно. Нынче, брат, здесь развелось многое множество таких субъектов, которые могли бы на входной двери в свою квартиру нарисовать руку с пером, обмакиваемым в чернильницу, и подписать: «Сих дел мастер», с прибавкой: «по сходной цене и смотря по обстоятельствам»… Особенно господа издатели новых органов! Это не то, что человек носит уже в душе своей заветную идею и создает орган, чтобы проводить эту идею в жизнь, нет, он просто открывает лавочку и потом уже смотрит, на что в данный момент лучше клюет рыба — на хлеб, или на червяка, или на мушку…

В таком тоне Бакланов свободно развивал свою мысль вплоть до большого дома на Николаевской улице, где остановился извозчик.

Швейцар встретил Бакланова радостной улыбкой, как человека, который хорошо дает на водку, и на вопрос его: «Есть ли уже кто-нибудь?» — почтительно ответил:

— Как же-с! Иннокентий Михайлыч здесь, Федор Григорьич еще с обеда, а Семен Иваныч только сию минуту перед вами пришли…

— Кто это Семен Иваныч? — спросил Рачеев у Бакланова, когда они поднимались по лестнице. — Уж не Мамурин ли чего доброго?

— Он самый!

— Но что же это за цвет интеллигенции? Что это за общество у нее?

— А вот сам увидишь. Увидишь, брат, что и Мамурин, и Ползиков, и многие им подобные у нее в гостиной делаются вполне порядочными людьми.

— Да, но после сегодняшней сцены у Зои Федоровны мне, признаюсь, было бы приятней не встречаться с ним…

— Я тебе говорю, что ты встретишь здесь совсем другого Мамурина.

По звонку, поданному снизу, перед ними растворилась дверь, и они вошли в просторную, ярко освещенную переднюю. Массивная резная дубовая обстановка, огромное зеркало во всю стену, обилие чистого воздуха, изящная фигура молодого лакея с совершенно бритым, красивым и очень неглупым лицом — все это сразу производило приятное впечатление и внушало невольное желание войти дальше.