Не герой

— Итак, стремление сделать какую-нибудь пользу ближнему есть нормальное свойство здоровой души. Но есть люди, страстно отдающиеся этому делу, приносящие ему все свои средства, и силы, ради него отказывающиеся от личного счастья, от всех благ земных. Это подвижники. Перед ними следует расступиться и дать им дорогу, но следовать за ними ни для кого не обязательно. Перед ними надо благоговеть и преклоняться, но никто не обязан подражать им, ибо сказано: кто может вместить, да вместит. Это те, которые смогли вместить. Святые есть во всякой религии, но не они одни будут допущены в рай. Вы видите, Евгения Константиновна, что я хлопочу о средних людях, о людях с средними страстями, с средними характерами, с средними способностями. Они не могут совершать великих дел, великих подвигов, великих жертв. Они любят жизнь и не в состоянии отказаться от ее благ… Я — средний человек, Евгения Константиновна. Для меня большое счастье, что я сознал это вовремя и сознал добросовестно и искренно. Был момент в моей жизни, когда я чуть не погиб только оттого, что не сознавал этого. У нас множество народа погибает таким образом. В известные годы (я говорю о юности) нас подавляет потребность подвига, великого дела, мирового, великой жертвы. Мы еще тогда слишком неопытны и не знаем, что «то кровь кипит, то сил избыток»,[8] и не более, кипит кровь, которая с нашим вступлением в практическую жизнь, благодаря различным охлаждающим влияниям, мало-помалу приобретает умеренную температуру, избыток сил, который тою же практическою жизнью так просто и незаметно распределяется на разные неизбежные пустяки. Но мы этого знать не хотим, потому что сознать это — значит признать себя средними людьми, и рвемся к подвигу, делаем ложные шаги и кончаем либо пьянством, либо выстрелом, либо, что хуже того и другого, реакцией в другую сторону. Но я, слава богу, вовремя сознал, что я не более как средний человек, и не сделал ложного шага. Я сказал себе: нет, подвига я совершить не способен, а буду жить по совести, и то хорошо. И когда я твердо сказал себе это, все мое отчаяние, происходившее от бесплодного искания путей, прошло, и в душе моей водворилась полная гармония. Моя жизнь очень проста, Евгения Константиновна! В ней нет ничего ни возвышенного, ни величественного. Если вам не будут скучны подробности, то я скажу, что живу в каменном доме, в котором восемь комнат. Нас трое — я, жена, ребенок, и, конечно, мы могли бы хорошо разместиться в трех комнатах, и иной моралист на этом настаивал бы. Но мы живем в восьми — это наша слабость. Обстановка у нас не бог знает какая, но и далеко не аскетическая. Я истратил на нее около двух с половиной тысяч. Опять-таки моралист пришел бы в ужас, потому что на триста рублей можно купить все необходимые вещи. Что поделаете?! — слабость. Привычки воспитания. Не могу видеть скверного рыночного дивана, и сколько бы он ни стоял у меня в комнате, не сяду на него, и это меня будет незаметно, но постоянно раздражать. К чему я буду делать из этого вопрос? Стол у меня далеко не спартанский, признаюсь даже в таком грехе, что шесть лет у меня жил повар из Москвы, а теперь кухарка, которая у него научилась этому искусству… Я трачу рублей четыреста в год на книги и газеты, это тоже своего рода роскошь, но я люблю, чтоб моя библиотека увеличивалась, это делает меня счастливым… Я люблю музыку и очень жалею, что доставшийся мне от матери прекрасный рояль стоит без дела. Жена моя играет только на гитаре, но дочь обучу непременно. Все это я перечисляю вам мои грехи, но, разумеется, есть у меня и добродетели. Но добродетели мои так же обыкновенны и просты, как и грехи. В период беспокойных порывов я мечтал о том, как бы облагодетельствовать если не целый мир, то по крайней мере весь русский народ. Но, став на практическую почву; я скромно ограничил район своей деятельности небольшим околотком, где мое имение. Деревня, примыкающая к моей усадьбе, носит название Рачеевки. Прежде она принадлежала Рачеевым, но теперь, разумеется, никому не принадлежит. Тем не менее она сохраняет это название и нисколько не протестует против этого. Уже это одно кое к чему обязывает человека, носящего фамилию Рачеев. Я так рассуждал: если я буду лезть из кожи, чтоб моя деятельность имела всеобщее значение, то в лучшем случае достигну самых ничтожных результатов, а скорее ничего не достигну, кроме удовлетворения моего тщеславия. Но если люди вроде меня будут ограничиваться добросовестной работой каждый в своем маленьком районе, да если таких людей будет много, то мы кое-чего достигнем. И если вы теперь спросите меня о моей программе или о моей системе, то я вам ровно ничего не отвечу. У меня нет никакой программы. Я вникаю во всю жизнь, во все мелочи жизни моего маленького района и стараюсь облегчать и улучшать его существование… Если у него не хватает хлеба, я помогаю ему, чем могу, сообразно моим средствам; если у него не хватает ума, знания, я даю ему совет; здоровья — я помогаю, ему вылечиться; он привык смотреть на меня как на доброго человека, который всем поможет ему в случае нужды, и поэтому идет ко мне прямо, с открытым сердцем. Сам я веду довольно простую жизнь, это дает мне возможность делать хорошие сбережения, которые в том или другом виде идут на улучшение жизни рачеевцев. И я могу похвастаться, что в моем маленьком районе нет вопиющей нужды; я могу сказать с уверенностью, что, постигни половину России голод, Рачеевка этого не почувствует. Все эти заботы берут у меня настолько много времени, что я никогда не сижу без дела, а следовательно, никогда и не скучаю. Итак, вы видите, Евгения Константиновна, что я далеко не герой, а напротив, человек, отдающий дань всем человеческим слабостям. Я люблю себя, люблю свою жену и ребенка, люблю жизнь и комфорт и ничего себя не лишаю. Но у меня здоровая натура, которая требует во всем гармонии. Этой гармонии не было бы, если бы я жил только для своего удовольствия. Отсюда и вытекает вся моя деятельность, которую я могу резюмировать так: я делаю добро без всяких усилий и постоянно ощущаю душевное равновесие.