Не горюй!

— Да хватит тебе, надоел ты со своим насморком! — Хмырь оглянулся на дверь и пальцами поманил к себе товарищей…

Трошкин скатал свое заявление в трубочку и сунул его в стакан с карандашами. Встал и решительно зашагал из кабинета.

Он раскрыл дверь в спальню, но там было пусто.

— Эй, где вы? — позвал Трошкин.

— Здеся! — отозвался с веранды голос Косого.

Косой, Хмырь и Али-Баба сидели на корточках, держа в руках конец ковровой дорожки, идущей к двери.

— Что это с вами? — спросил, войдя, Трошкин.

— Ковер чистить будем, — сказал Али-Баба.

— Ладно… вот что, товарищи. Финита ля комедия… прежде всего, снимем это, — Трошкин взялся рукой за челку и дернул вверх — раз! Парик не поддался — спец-клей был на уровне. Тогда Трошкин дернул посильнее. — Два!

— Три! — неожиданно скомандовал Али-Баба, и троица дружно дернула дорожку на себя. Ноги у Трошкина поехали, он взмахнул руками и грохнулся на пол.

Евгений Иванович Трошкин лежал на полу, закатанный в ковер, — так, что торчала только голова с одной стороны и подметки сапог — с другой. Во рту его был кляп, сделанный из новогоднего подарка.

Хмырь, Косой и Али-Баба, развалясь в креслах, курили профессорские сигары, отдыхали, наслаждаясь определенностью положения. А за окном начинался первый день нового года.

— Вот отсижу срок, и — все! Завяжу! — сказал Косой. — На работу устроюсь…

— Кем? — усмехнулся Хмырь. — В родном колхозе сторожем?

— Зачем сторожем? — Косой совсем не обиделся. — Могу дорожным рабочим. Мостовую класть я умею. Или переводчиком английским.

— Ну, понесем! — сказал Хмырь.

— Сейчас, — лениво отозвался Косой.

— Ай-ай-ай! — зацокал языком Али-Баба. — А если б мы еще и шапку принесли. Доцент кто? Жулик. Жуликов много, а шапка одна.

— Да, — сказал Хмырь, — за шлем бы нам срок сбавили. И куда он его дел — все вроде обошли…

— У-у! Жулик! — Косой легонько и боязливо потолкал Трошкина ногой. — Я тебе говорил: у меня насморк. А ты: пасть, пасть… Нырять заставлял в такую холодину…

— Когда это он тебя заставлял нырять? — спросил Хмырь.

— А когда нас брали… помнишь, пришел: «Я рыбу на дне положил, а ты ныряй»… А мороз был градусов тридцать…

— Постой, постой, — насторожился Хмырь, — чего он тогда про рыбу-то говорил?

— Рыбу, говорит, поймал в проруби, где мы воду брали, и на дно положил. А ты, Косой, говорит, плавать умеешь? У-у-у… — Косой снова потолкал Трошкина ботинком.

— В проруби он шлем схоронил! Вот что! В проруби, и больше негде ему быть! — закричал вдруг Хмырь, осененный внезапной догадкой.

Трошкин задергался в своем коконе.

— Точно!!! — заорал Косой, смотря на него. — Вспомнил, нехороший человек! В проруби он — в Малаховке! Федя, чего ж ты молчал? Во жлоб! Хоть бы записку оставил, когда вешался!

— Пошли! — сказал Хмырь.

— А его? — напомнил Али-Баба.

— Пусть сами забирают, — распорядился Хмырь, — такого кабана носить! Пошли!

К даче подъехал красный «Москвич», из него вылезла Людмила с картонной коробкой, на которой было написано «Керогаз».

— Археологи, ау! — крикнула она. Дача стояла тихая, заснеженная, с темными слепыми окнами.

Напротив лодочной станции Хмырь, Косой и Али-Баба стояли на коленях у проруби и заглядывали в черную дымящуюся воду.

— Нет здесь ни фига, — сказал Косой.

— Там он, — убежденно сказал Хмырь, — на дне. Нырнуть надо.

— А почему я? — заорал Косой, отодвигаясь от проруби. — Как что — сразу Косой, Косой! Вась, а Вась, скажи ему, пусть сам лезет!

— Холодно, — сказал Хмырь, — я заболею.

— Во дает! Щас вешался насмерть, а щас простудиться боится! — сказал Косой и осекся.

К ним по льду шел… Доцент!

Доцент оброс щетиной, щеку и лоб пересекала широкая ссадина, рука была замотана окровавленной тряпкой, а в руке — опасная бритва.

— Скажите, пожалуйста, — Трошкин притормозил профессорский «Москвич» и высунулся в окошко, — где тут лодочная станция?

— Там… — мальчишка показал лыжной палкой.

Косой стоял, оглушенный холодом, мокрая одежда на нем леденела.

— Надо бы пришить вас, да время терять неохота. Встретимся еще! — Доцент прижал к ватнику золотой шлем и пошел к берегу.

И тут они увидели: от лодочной станции к Доценту бежал еще один Доцент!

Доценты остановились друг против друга и застыли, готовясь к бою.

— Э-э! — удивился Али-Баба. — Теперь две штуки стало!

— И там на даче еще один, — сказал Косой, дрожа от холода.

— Чем больше сдадим, тем лучше, — сказал Хмырь.

Две милицейские «Волги» подлетели к развилке шоссе. Славин резко нажал на тормоз. Рядом сидел Мальцев. Они увидели, что прямо на них Али-Баба и двое разбойников вели двух скрученных Доцентов!

А на голове Али-Бабы, как у военачальника, был надет шлем Александра Македонского…

Первым выскочил из машины профессор Мальцев, он подбежал к Али-Бабе и постучал пальцами по его голове, вернее по шлему. Потом снял шлем и заплакал:

— Он.

— А который тут твой? — спросили милиционеры Славина, разглядывая Доцентов.

— Этот! — лейтенант подошел к одному из них, обнял и поцеловал.

А дальше Косой, Али-Баба и Хмырь удивленно наблюдали, как одному Доценту горячо трясли руки, а другому вязали их за спину, потом обоих проводили к машине, влезли сами и поехали.