Не говори, что лес пустой...

— Тем лучше. — Эсэсовец поднялся, прошел на прямых, негнущихся ногах к окну, распахнул его и, вернувшись к столу, повторил: — Тем лучше. Этого бывшего старосту вздернете первым. На глазах у всего села. Объявите, что мы тоже не любим изменников. Как говорят русские, убьем двух зайцев.

Он не то фыркнул, не то чихнул, снял пенсне, близоруко щурясь, протер белоснежным платком стекла. Комендант переступил с ноги на ногу и невпопад сказал, что радиотелефонная связь с аэродромом работает бесперебойно. Эсэсовец, снова нацепив на приплюснутый нос очки, пожал плечами.

— Ваша главная обязанность, обер-лейтенант, надежно прикрывать аэродром с юго-западного направления, — сказал он.

— Так точно, господин оберштурмбанфюрер.

— Если вы не обеспечите прочной защиты, то с вас спустят шкуру. Не партизаны, так наше командование.

— Понятно, господин оберштурмбанфюрер.

— Какие еще приняты конкретные меры?

Комендант доложил, что выкорчеваны все деревья вдоль дорог и сооружены блиндажи и дзоты, создана разветвленная система траншей и ходов сообщения, позволяющая быстро и надежно занять огневой рубеж. Все это предохранит от внезапного нападения партизан…

Эсэсовец перебил:

— Не тешьте себя иллюзиями. Пока не ликвидируем последнего партизана, успокаиваться нельзя.

— Слушаюсь, — сказал комендант.

Эсэсовец прошелся вперед-назад по комнате, затем остановился возле коменданта, который, будучи низеньким и толстым, вынужден был задрать голову.

— Это все?

— Так точно, господин оберштурмбанфюрер.

Эсэсовец вновь прошелся по комнате, встал у окна, поглядел в него и не оборачиваясь сказал:

— Вы, армейские офицеры, только и умеете, что стрелять из автоматов, да и то по приказу. Удивительно ограниченный кругозор!

Присутствующие, большинство из которых были с ленточками наград на груди и попали в Березовичи из госпиталей, в душе оскорбились. Они знали, что находятся здесь временно, до полного выздоровления. В отличие от этого самоуверенного эсэсмана, их ждет передовая. Но выразить свое возмущение они не посмели, только исподлобья переглянулись и опустили головы.

— Вы не согласны со мной? — обернулся эсэсовец и, обведя всех колючим взглядом, усмехнулся. — Ваше дело. Но, как указывал наш рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, долг германского солдата не только воевать, но и безжалостно подавлять любое противодействие. А у вас под носом действует банда, которой вы позволяете безнаказанно нападать на себя, побеждать и уходить с трофеями. Отдать склады с оружием — ведь это позор, господа!

— Разрешите напомнить, господин оберштурмбанфюрер, нас здесь не было.

— А я повторяю — позор! Те, кто был до вас, тоже являлись армейскими офицерами. Садитесь!

Комендант сел и принялся утирать платком взмокшее одутловатое лицо. Короткопалая мясистая рука его дрожала. Он ощущал себя школьником, которого ждет наказание за невыученный урок. Эсэсовец вдалбливал ему и его подчиненным азы, требуя покончить с мягкотелостью и не допускать ни малейшего проявления милосердия к местным жителям независимо от их пола и возраста. Надо строго руководствоваться, твердил он, установками рейхсфюрера СС и приказом командующего фронтом генерала фон Клюге, выискивать и уничтожать подозрительные элементы, пособников и родственников партизан и диверсантов. Пусть большевики чувствуют нашу силу на каждом шагу. Тотальное уничтожение — вот основа политики. Жизнь славянина для Германии ничего не стоит!

— А как быть с теми, кто перешел к нам на службу? — спросил один из офицеров.

— Не равнять с собой. Пока нужны — использовать. Пусть они чаще участвуют в наших акциях, — сказал эсэсовец и велел показать ему нового старосту деревни.

Вскоре перед ним предстал высокий худощавый мужчина с красно-синими прожилками на хрящеватом носу и впалых щеках, с какими-то пегими, глубоко посаженными глазами под набрякшими лиловыми веками и грязно-серой бородой. От неопрятной одежды его остро пахло чем-то гнилостным, кислым. Эсэсовец поморщился. Отойдя к распахнутому окну, он бросил коменданту:

— Вонюч, как дохлая кошка!

Комендант засмеялся.

— У него прозвище Кот, — сказал он.

Прежде чем ответить на вопрос, староста низко, сгибаясь чуть ли не вдвое, кланялся. Голос у него был свистящий, он шепелявил. По его словам, прежде работал скотником, увел с фермы и продал колхозного бычка, был осужден на пять лет, вернулся за месяц-полтора до начала войны. Готов служить великой Германии верой и правдой, мстить большевикам, не щадя живота.

— Это хорошо, — сказал эсэсовец, — но вид у тебя, Кот, того… тошнит от него.

— Не пришедши еще в себя от большевистского застенка, ваша светлость, — снова согнулся Кот в поклоне. — Даст бог, вашей милостью, наших заступников-освободителей, и с ентой стороны будет все хорошо.

— В деле надо себя показать, — усмехнулся эсэсовец.

Как говорится, язык ворона понимает ворон. Кот тотчас же ответил:

— Будьте покойны, ваша светлость, за мною не станет. Дайте мне ентих советских птичек, что сидят в арестантской, увидите, как запищат в когтях у Кота. — Он осмелел, позволил себе улыбнуться. — Дадите, а?