Не говори, что лес пустой...

Шо-Карим возвращался поздно вечером, выжидающе глядел на нее. Чем меньше оставалось до назначенного срока явки на призывной пункт, тем больше проявлялся терзавший его страх. Он уже не говорил, что хочет остаться ради жены.

— Волк думает об овце, овца — о душе, — сказал он Бибигуль с пьяной ухмылкой, выслушав ее рассказ об очередном неудачном хождении в сельсовет, военкомат, райисполком и даже в райком партии. — Тоже мне отун[22]… Стоило учиться, если не можешь втолковать им так, чтобы проняло!

— Вы, мужчины, не можете добиться, чего же требовать от меня? — вздохнула Бибигуль. — Куда ни приду, все сочувствуют, но говорят, что помочь ничем нельзя: нет веских законных оснований. Муж, говорят, человек здоровый, детей нет, будет нужда — государство поможет.

— Детей нет! — ухватился Шо-Карим за слова. — Были б дети, не пришлось бы бегать. Лишила ты меня этой радости, не дала… О боже, за что ты меня наказал!

Бибигуль вспыхнула:

— Перестаньте пьянствовать, тогда, может, и услышит господь.

Шо-Карим поднял на нее красные от водки глаза, заскрежетал зубами, сжал кулаки. В последний момент что-то удержало его от того, чтобы пустить руки в ход. Он по обыкновению грязно выругался, тяжело поднялся с места и, хлопнув дверью, ушел утешаться новой порцией спиртного.

В то утро, когда надлежало явиться на призывной пункт, Шо-Карим поднялся с помятым, осунувшимся и белым, как мел, лицом. Руки его тряслись.

— На, — протянул он Бибигуль несколько увесистых пачек денег. — Спрячь… Суждено еще жить — вернусь, а нет… — Голос его сорвался на всхлип, подбородок задрожал, глаза увлажнились.

Бибигуль тоже пустила слезу.

— Оставьте себе, в дальних краях вам деньги будут нужнее, — сказала она.

— Ты бери, бери, у меня есть… Видит бог, ради тебя старался, чтоб горя не знала, нужды…

— Мне от века назначено горе. Об одном теперь только думаю: чтобы было кому прибрать мой труп.

— Э-э, мне это надо сказать — не тебе… Дурак я, ушел бы в свое время на ту сторону, за Пяндж…

— Что вы сказали? — разом изменилась в лице Бибигуль; сердце, показалось ей, выскочит из груди. — Этого еще мне не хватало!.. Идемте, пора.

Шел мокрый снег, улицу развезло. Шо-Карим то спотыкался, то скользил, то застревал в липкой грязи. Временами Бибигуль чуть ли не тащила его на себе.

Всех мобилизованных привезли в Сталинабад, на сборный пункт республиканского военкомата, но тут вышла какая-то заминка и им объявили, что к месту назначения отправят через несколько дней.

Шо-Карим воспрянул духом. Коли бог дал отсрочку, чего ж не воспользоваться? Надо поискать ходы-выходы здесь, авось помогут сталинабадские друзья-собутыльники. А нет так нет, хоть нагуляется вволю!

— Один раз, осмелюсь донести, живем, — разглагольствовал он в своей подвыпившей компании. — Сколько осталось гулять, только богу известно, поэтому не будем терять времени.

— Эх, — вздыхала его подружка Бустон-хон, — дал бы раньше знать, избавила бы тебя от этой беды.

Опьяненный вином и ласками, Шо-Карим скалил зубы:

— Неужто твоя власть так велика? Или правду говорят, что куда черт не дойдет, туда он женщину пошлет?

— Черт не черт, а помочь бы могла.

— Ну да? — разом отрезвел Шо-Карим. — А теперь… неужели ничего нельзя сделать теперь?

— Сделать-то, наверное, можно, да если изо всех оставят тебя одного, как бы не случился скандал. Дело, сам понимаешь, связано с риском.

— Э-э, осмелюсь донести, какое дело бывает без риска! Попробуй, дорогая, я согласен на все.

— Ой, не знаю, — наморщила лоб Бустон-хон. — Право, не знаю… Разве только сперва посоветоваться?

— Когда? — нетерпеливо спросил Шо-Карим.

Бустон-хон чуть приподняла густо насурьмленные брови, скривила в усмешке толстые, яркие губы.

— Ах, какой торопливый! Представляю, как мучился девять месяцев в мамочкином животе!

Но не до шуток было Шо-Кариму, он взмолился:

— Душа моя, да взять мне все твои беды на себя, ведь на мосту Сират[23] стою, одна надежда на тебя. Не дай…

— Дай, не дай, — раздраженно прервала Бустон-хон, — а чего ради мне возиться с тобой, зачем мне эта морока — если все устроится, если твой ишак пройдет через грязь, все равно опять заспешишь к своей женушке.

— Милая, да ты только помоги, век буду твой, с потрохами!

— А с деньгами как?

— Немного найдется.

— Немного, — фыркнула Бустон-хон. — За немного и кошка не выйдет на солнце!

— Не бойся, найду! — сказал Шо-Карим и вывалил все имевшиеся при нем деньги на стол.

Бустон-хон даже не глянула на них, но тон мгновенно сменила и опять опьяняла жаркими ласками. По ее совету он не явился, как надлежало, утром в военкомат: обещала пойти сама и сказать, что заболел.