Не говори, что лес пустой...

Им на помощь устремилась вся рота. Как только развиднелось, в прорыв двинулись приданные полку танки и броневики.

— Началось, товарищ лейтенант! — воскликнул Самеев Восьмушка, глянув на мчащийся танк, вскочил, но в то же мгновение рухнул, как подкошенный.

— Самеев! Самеев! — затряс его Давлят.

— Та… та… тарищ… — только и выдавил из себя Самеев, не сумев приподнять веки.

Давлят ощутил легкий щелчок в плечо и прижался к земле. К счастью, пуля почему-то срикошетила, оставила лишь дырку на полушубке. Но другая цвиркнула над самым ухом, еще одна шмякнулась под носом. Пришлось быстро сползти в воронку. Рванул на себя и Самеева, но, увы, Махмуд не подавал признаков жизни.

А бой между тем разгорался. Рота Давлята сыграла роль штурмовой группы, следом за которой устремился полк и пошла на прорыв вся дивизия. Подобные группы широко и смело действовали в дни решительного штурма линии Маннергейма. По слову комиссара полка Михаила Васильевича Мартынова, они высекали искру, из которой возгоралось негасимое пламя победы.

В один из моментов боя комиссар оказался рядом с Давлятом и Волковым.

— Челноком или молнией? — весело подмигнул он Волкову.

— Ну-тка, — ухмыльнулся красноармеец и двинулся короткими перебежками вперед.

Каждый испытывал необыкновенный душевный подъем. Давлят шел вместе со своими бойцами. В сражении у финского дзота он застрелил из «ТТ» двух пулеметчиков, а с третьим, офицером, пришлось побороться. Чертяка оказался здоровым, с огромными ручищами. Давлят добил его после того, как их обоих свалило взрывной волной грохнувшего рядом снаряда.

— Товарищ лейтенант!.. Лейтенант! — схватил Давлята за плечо донбассец Клим.

Давлят приподнялся на руках.

— Ф-фу, — выдохнул Клим. — А я думал… — И, махнув рукой, облегченно засмеялся.

— Погляди, дышит еще?

— Не, — сказал Клим, несколько раз тряхнув офицера и перевернув его на спину.

Давлят не мог стоять, его шатало. Он прислонился к стене взятого дзота. Перед глазами плясали черные мошки.

— Что с вами? — донесся будто издалека голос Клима.

Скрипнув зубами, Давлят напрягся и оторвался от стены. В уши снова ударил треск сражения, и перед взором прояснилось.

— Ничего… — Давлят заставил себя улыбнуться. — Пойдем, Клим…

Но не сделал и двух шагов, как резкая боль пронзила все тело, полыхнула ядовито-желтой вспышкой в мозгу, Давлят потерял сознание.

Клим подхватил его обмякшее тело, дотащил до санитаров.

Оказывается, минный осколок угодил Давляту в бедро, застрял близ самой кости. Не зная, задета ли кость, и видя, что после перевязки Давлят не приходит в себя, его уложили на носилки и с первой же санитарной машиной отправили в полевой госпиталь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Война с белофиннами неожиданно затянулась, что было на руку тем империалистическим кругам, которые все еще надеялись организовать «крестовый поход» на нашу страну. Англо-французские правители восприняли это как дар судьбы. Не предпринимая активных боевых действий против фашистской Германии, они развернули бешеную антисоветскую кампанию, стали формировать в помощь финнам экспедиционные корпуса и открыто обсуждать планы вооруженной интервенции, называя те жизненно важные пункты СССР, которые намерены захватить в первую очередь. При этом они слепо верили, что Гитлер повернет свои силы с запада на восток.

Угроза была вполне реальной, и поэтому возникла необходимость пополнить ряды Красной Армии. В Таджикистане, как и по всей стране, из числа военнообязанных, в первую очередь тех, кто прежде уже служил в армии, создавались резервные части.

В один из зимних дней принесли повестку и в дом Шо-Карима. Бибигуль испугалась, что останется одна-одинешенька. Как будет жить, кто присмотрит за ней и поможет? Какой ни на есть Шо-Карим, все-таки муж, хозяин дома, голова! Ведь недаром сказано, что дом без мужчины — голая степь. Уйдет Шо-Карим на войну, как однажды ушел Султан, вечная память ему, и жизнь совсем пойдет прахом, хоть сразу ложись в могилу.

Так и сказала Бибигуль Шо-Кариму, обливаясь слезами. Он в ответ захорохорился, с усмешкой говорил, что не боится ни черта, ни дьявола, и если ему есть из-за чего горевать, то только… да, из-за нее, Бибигуль. Ей одной и вправду не прожить. Но что поделать? Не хочет, да вынужден. Вот если бы она пошла просить, то кто знает, авось учли бы, что больна; не помогут справки, может быть, вспомнят заслуги первого мужа…

Бибигуль ухватилась за это и принялась обивать пороги сельсовета, военкомата, райисполкома… Соседка ее, моложавая вдова Саида-Бегим, разводила руками.

— Ну и странная вы женщина, соседушка, никак не пойму! Вчера плакались, что пьет и гуляет, кляли на чем свет стоит, а теперь бегаете, чтобы удержать под боком!

— Ох, Бегимджон, где уж вам понять меня! — отвечала Бибигуль дрожащим голосом. — У вас, слава богу, дети, а я одинока… Да будь рядом со мною ребеночек, я б горя не знала, никуда б не ходила, ни о чем не беспокоилась бы! Наказал меня бог за неведомые грехи, потеряла я счастье свое, милого сына-сыночка… — принималась она причитать.