Не говори маме

«Зачем такому дерьму вообще жить?» – спрашивал той ночью Март. Мы сидели на кровати в моей комнате, он обнимал меня так крепко, что было больно, но я не говорила ему об этом. И плакал. Он тогда еще не занимался армейской борьбой, не ходил в зал, не знал ни Руса, ни Родиона Ремизова, потому что с нами еще не случилась «Яма». И все-таки задавал тот же вопрос.

Я не спрашивала ни себя, ни других о жизни человека из дома у дороги. Я знала.

Так решил папа. Мой сильный, веселый папа, который спасал людей. Люди запирали в квартирах своих детей, напивались и забывали о том, что у них есть дети. Балансировали на карнизах, видя под ногами бесконечно прекрасную дорогу к звездам. Заселяли колодцы, заброшки и теплотрассы, сражались с демонами и бесами, искали другие миры, пытались проститься с этим, уставали и засыпали, не докурив. Но они, понимаешь, были Сашами, Ксюшами, Петями, Сонечками и Львами Владимировичами. Папа так их и называл.

Всех, Март.

Прости, – говорил ты тринадцатого сентября, когда убил Анну Николаевну Нелидову, – сегодня встретиться не получится, задержусь в тренажерке.

Прости, сегодня…

Прости, сег…

Прости.

Слушать это невыносимо. В день гибели Льва Коя мы долго обменивались голосовыми о последнем спектакле, на который сходили и тут же решили идти на следующий (ты перевел мне деньги, я скинула тебе электронный билет). Ты: «Я искал такое яблочко, которое не почернеет после укола… Я не нашел его». Эти слова из «Боженьки»[8] тебя зацепили. Только сейчас я понимаю, чем именно: я должна была стать тем яблочком, которое не почернеет после укола. Остаться с тобой даже после того, как прочитаю твою исповедь. Но не успела, не осталась.

Что изменилось бы, если бы ты знал их имена? Стопка бумаги с исповедью лежит на краю стола, крепко прижатая «Домом, в котором…». Я собиралась сжечь ее и закопать пепел, даже стащила с кухни коробок спичек, чтобы избавиться от этих записей сразу после того, как сотру нашу переписку в телеграме, но случайная мысль об именах тянет за собой другую: у меня есть нечто, чего нет у Сани Сориной. То самое знание, которого мне не хватало. Информация.

Саня сделала то, что хотела бы сделать я. И я завидовала ей. Завидовала, потому что она позволила людям, которых убил Март, говорить через нее после смерти. Как медиум, отдала им свой голос. Они назвали свои имена и рассказали, кем были при жизни, благодаря ей. Теперь я могла сделать то же самое.

Говорить. Это будет подкаст. Мой подкаст.

Я запрыгиваю на кровать и нависаю над столом, поджав под себя ноги, – неполезный, но отличный способ, удобнее, чем продавленное компьютерное кресло. Еще в прыжке намечаю кое-какой план: шесть выпусков – по одному на историю каждого из убитых тобой – нет, Мартином Лютаевым – людей. Я нахожу блокнот, который купила еще в Москве, но так ни разу и не воспользовалась, и быстро-быстро пишу, чтобы ничего не упустить.

Ни Майя Жданова, ни Майя Зарецкая не могут назвать себя. Но в варианте с анонимностью есть риск, что мне никто не поверит, и они будут правы: в разгар судебных процессов над Русских и Ремизовым проще всего хайпануть на теме. Доказательств, писал это мертвый Лютаев или не писал, все равно нет. Вот только если…

«Использовать голосовые сообщения», – чиркаю я, и бумага морщится от прикосновений моей вспотевшей руки.

Ничего страшного. Просто не буду читать комментарии. Но я должна рассказать о Марте и о том, как можно было не заметить такое.

* * *

К обеду воскресенья мне все-таки удалось разобраться, как извлечь голосовые сообщения из телеграма и вставить их в аудиофайл. Для того чтобы монтировать подкаст, я скачала бесплатную программу Audacity, несколько вечеров подряд смотрела видеогайды и пробовала сводить дорожки, которые записывала на диктофон айфона. Шведская стенка брата и спортивные маты внезапно оказались в этом полезны: я соорудила из них нечто вроде шалаша у стены, чтобы уменьшить шум, – это серьезно помогло, хотя время от времени приходилось делать паузы и выбираться наружу подышать.

Я как раз заканчивала начитывать фрагмент о жизни Анны Николаевны, чувствуя, как вместе с текстом заканчивается воздух, когда в прихожей лязгнул звонок, тети-Полины тапочки прошлепали по коридору, а сама она крикнула: «Майя!» – и вернулась к просмотру сериала. Я изучила все, что только смогла найти о бездомной учительнице: в какой школе она работала, каким человеком была, – всматривалась в ее немногочисленные фотографии при жизни и после смерти, обмирая от мысли, что это один и тот же человек. Пока работала, забыла и глядевшие снизу вверх глаза Ильи, и то, как он держал меня за ногу, пока целовал мой ботинок. Но всегда приходится возвращаться. Тем не менее я все еще в пижаме и никакие Майи в мои планы не входят.

За приоткрытой входной дверью стоит Вика.

– На, держи, – говорит она и протягивает мне небольшой пакет. – Это от меня и Стаси.