Не говори маме

Пусть у него начнется новая счастливая жизнь.

– Да уж, торговки от бога… – Она бросает взгляд за окно. – Приехал, пойдем!

Мы спешно натягиваем куртки, застегиваем молнии, впотьмах я долго не могу найти свою шапку, которая почему-то валяется на полу под вешалкой. Маша выходит покурить, пока я ищу чертову шапку, а Савва появляется только затем, чтобы поставить помещение на охрану. Ненадолго мы остаемся вдвоем.

Наедине с ним я вечно не понимаю, о чем говорить.

– Спасибо тебе!

– Да не за что.

Вот примерно так.

Когда мы наконец усаживаемся в «Патриот» – Маша впереди, я позади, заранее преисполненная чувством победы, со всеми этими картинками завтрашнего утра в голове, – и плавно трогаемся с места, в моем желудке вдруг проворачивается половинка невидимого лезвия.

– Савва, – тихонько зову я. Кажется, я впервые называю его по имени, такому непривычному, что оно вяжет язык. – Что, если он все еще там?

В зеркале заднего вида отражаются его глаза, а сам он кажется подростком, угнавшим папин автомобиль.

– Тогда не придется ломать замок.

Среди гаражей, примыкающих к пустырю, тихо, как всегда. Не помню, чтобы кто-то хотя бы раз открывал один из них. Даже сейчас, заброшенные, они выглядят монолитно: краснокирпичная кладка, трубы, косо торчащие из крыш. Над ржавыми воротами крайнего висит разбитый прожектор – круглый, какой-то старинный. Дальше – свалка почерневших от сырости досок, закопченный обломок стены чего-то, что тоже здесь было, и, наконец, владения короля Джона с темным провалом единственного оконца.

– Нет здесь никого, – отчего-то шепотом говорит Маша.

Савва глушит двигатель, и мы по очереди спрыгиваем на землю. Под ногами хрустят мелкие камушки и осколки стекла.

Я все-таки проверяю: заперто. Савва плечом оттесняет меня в сторону, в руках у него небольшой ломик – монтировка. Пока он щупает металлическую створку, которая прилегает к косяку неплотно, Маша светит ему фонариком смартфона.

– Фигня, – бормочет Савва. – Сам, что ли, ставил, деятель.

Он аккуратно прилаживает лом на уровне коленей, бьет по нему ногой – дверь издает звук, с каким выходит из замороженной десны гнилой зуб, и распахивается настежь.

– Круто, – говорит Маша. – Никогда ничего не взламывала.

Она подсвечивает свое лицо снизу и выглядит жутковато.

Пустые пакеты лежат на том же месте, где я их оставила, – в нижнем отделении шкафа. Табачная вонь спорит с корицей. Я забираю освежитель – прячу в один из мешков с одеждой, которые мы закидываем в кузов пикапа. Последними выносим рейлы. Маша вспоминает про шторку и тащит ее тоже. Гирлянды, фотографии – все покидает свой временный приют. Остались только мои рисунки, и мне их жаль.

– Краску бы.

– Есть чернитель шин, – отзывается Савва. – Черный, само собой. Надо?

– Давай, – говорю я и мрачно смотрю на стены, наедине с которыми провела всю последнюю неделю. Можно сказать, что мы сроднились. Я помню все твои трещинки[20] и так далее. Но это не моя комната. Здесь нет ничего моего. Ни к чему оставлять.

И не могу сказать, что не могу жить без тебя, – поскольку.

И не могу сказать, что не могу.

И не могу сказать.

И.

– Поехали отсюда.

* * *

Когда не стало папы, мама долго не могла этого принять. Утром встанет по привычке его проводить – бормочет про погоду, потеплей одевайся, шарф пора бы уже, и зонт, зонт! Ищет зонт – нет зонта. В машине посмотри, может, найдется, жалко, хороший был зонт, я его в «Меге» покупала. А на ужин что? Что значит «неважно»? Тебе когда неважно, я и готовить ничего не хочу. Неважно ему… И действительно наготовит на троих, поставит тарелку, вилку, стопку, а потом, продолжая не законченный с ним разговор: как жить, Леша? Как жить? В школах стреляют, на улицах стреляют. Не могу я не смотреть, у меня дочь взрослая! Целыми днями где-то ездит, я должна знать! Только бы доучилась, они сейчас такие безбашенные. Март – ответственный мальчик, но… Я? Конечно, не брошу, буду нянчиться! Пф. Чем же мне еще заниматься. Только бы жили, Лешенька. Только бы жили…

Лежа в постели, я продолжала различать ее бормотание сквозь жизнерадостные звуки рекламы. А когда почти засыпала, слышала за спиной отчетливый щелчок пальцами. Он раздавался из угла моей комнаты, между столом и книжным шкафом. Папа любил прищелкнуть пальцами, когда доказывал что-то собеседнику и увлекался поиском аргументов. Все хорошо, пап, шептала я сквозь сон, мы в порядке. Ты посиди еще, если хочешь.

В Коммунаре он ко мне не приходил. Только сегодня.

Щелчок выдергивает меня из сна. Вокруг светло. Едва вспомнив, чтó сегодня за день, я шарю возле подушки в поисках телефона и нахожу его в щели между бортиком кровати и матрасом. Десять минут десятого. Будильник звонил трижды. Я проспала.

– Спасибо, пап!

Тетя Поля даже бровью не ведет, когда я пропрыгиваю мимо нее, пытаясь на ходу заскочить в джинсы.

– Завтракать будешь? – спрашивает она, чинно держа чайную чашку двумя пальцами.

– Е.

– Майя, я тебя не понимаю.

– Е! – повторяю я и сплевываю зубную пасту. – Не, спасибо, опаздываю.