Не говори маме

– …Он бы ее убил. И поэтому она меняла внешность. Надевала парик. Это Джон его принес. Она не хотела, чтобы кто-то случайно увидел ее и узнал.

– Тогда откуда ты…

– Я нашла парик в гараже. Катя вернулась за ним и попалась. Я, честно, офигела, когда ее увидела, она же у нас принцесса, папочкина девочка, вся такая из себя. Она пожелала, чтобы ее батя перестал ходить на собрания Терпигорева, но он чуть не умер тогда. Его сбила машина, и он до утра пролежал на обочине, весь переломался – не до собраний. Катя испугалась очень. Как будто она это сделала, понимаешь? И с Джоном у нее ничего не клеилось. Говорит, не могу так больше, выпилюсь.

– Ты веришь в магию?

– Верю, – говорит Вика, а у самой глаза круглые, и я понимаю, что действительно верит, вот же он им всем мозги запудрил. – Я про мать уже говорила, а когда сработало, тоже его себе загадала. И Стаська. И теперь вся эта хуйня происходит, он и с ней, и со мной, но я так больше не могу.

– Так и не продолжай. – Мне отчаянно хочется привести ее в чувство, заставить посмотреть по сторонам – на подушки, подоконник, забавных домовых за окном. На меня и собственное отражение в зеркале. – Выйди из этих отношений. Перестань быть третьей лишней. Пожелай разлюбить его, блин, если вы и правда такие всемогущие колдуны. Тебе не нужна никакая… – Я изображаю пальцами кавычки. – …магия, чтобы изменить свое будущее, Вик. Да и настоящее тоже.

– Спасибо. – Она смахивает с ресниц слезы. – Но желания нельзя отменять…

– Привет! Это здесь ярмарка?

Теперь мне зябко. От подоконника, на котором сидит Вика, тянет холодом. Девчонки выбирают несколько платьев и уходят примерять их в туалет, а я достаю из рукава куртки длинный шарф и закутываюсь в него. Входной колокольчик снова предупреждает о гостях. «А что тут такое?» – «Благотворительная распродажа, мы…» – «Ох, а я думала, наконец-то аптеку открыли». Я упаковываю то, что подошло, тысяча рублей пополняет конверт для Яны, спасибо, пока-пока, возвращаю на вешалки остальное, и тут наконец появляется помятый Савва – все это время он дрых в подсобке размером с переноску для кота. Потирая поясницу, Савва включает кондиционер на обогрев и варит себе кофе.

– Спасибо, что все здесь украсил.

– Про аптеку уже спрашивали?

– Ха-ха, – говорю я.

– Ха-ха, – подтверждает он.

«Я замерзла. И есть хочу», – жалуется Маша. Савва, у которого вроде нет с ней телепатической связи, предлагает заказать пиццу.

За всем этим я даже не замечаю, как уходит Вика.

К двенадцати распродажа редеет, и я убираю один рейл. Задумка Саввы с шариками оказалась гениальной – про аптеку нас спрашивают постоянно, однако, кроме недовольных местных бабушек, находятся случайные люди, которым ничего не нужно, но они все равно покупают сережки или значки. Перед обедом к нам присоединяется Маша. Мы по очереди едим пиццу в подсобке. Секретарь из колледжа – та самая, что расспрашивала меня про Яну, – долго примеряет одно из моих платьев – серое, вязаное, оно сидит так, словно было на нее сшито. Я пересчитываю деньги: почти три тысячи, какой-то мужчина выпивает две чашки кофе и оставляет на стойке тысячную купюру. Просто так. Ни за что.

– Ле-етим в Бразилию[21], – напевает Маша. Она сидит, уткнувшись в компьютер. А я на каждый звоночек подпрыгиваю с дежурным ответом, что нет, здесь не аптека.

Маша пишет хоррор-рассказы. Дома у нее два младших брата-близнеца, поэтому при любой возможности она сбегает в «Печатную». Эти рассказы она выкладывает потом самиздатом, но куда и под каким именем – не признаётся. Пока Маша бешено стучит по клавишам, кажется, что у нее в глазах пламя, на нее даже смотреть страшно. После колледжа она, конечно, хочет уехать в столицу. Уехала бы раньше, если бы не братья. Забирать их из детского сада успевает только она.

– Ты счастлива?

Я поднимаю голову от телефона. В Машиных глазах еще вспыхивают искорки недавнего огня.

– Все ведь получилось, – поясняет она. – Или ты иначе себе это представляла?

– Нет, я…

Я просто отвыкла от «все получилось». Не помню, каково это, когда что-то делаешь и получаешь результат, который восполняет твои затраты. Сил, эмоций, времени, даже денег. Кажется, это называется «достойный». В последнее время вся моя деятельность больше напоминала болото. Только выдернешь ногу, увязшую по щиколотку, и поставишь ее туда, где наверняка должна быть опора, – тут же провалишься в топь по самый пояс. И теперь я боюсь радоваться. Встаю, улыбаюсь людям, заворачиваю покупки, забираю деньги, расправляю купюры и укладываю их в пухлый конверт. Баюкаю внутри маленький теплый комок, но даже мысленно к нему не обращаюсь. «Ура!» – и я проснусь в своей комнате, а вещи окажутся заперты в гараже. «Мы молодцы!» – и вся наша выручка превратится в резаную бумагу. «Победа!» – лучше вообще не представлять.

– Я очень вам благодарна. Тебе и Савве. Очень.

– Окс, – соглашается Маша и с хрустом потягивается. Щурится на экран сквозь круглые очки со стеклами без диоптрий. – Уже шесть. Мы до скольких здесь?

– До шести…