(Не) идеальный джентльмен

– Я? – удивленно спросил он, – абсолютно ничего. Я всего лишь сказал вслух то, о чем вы все думаете. Или вы считаете, что инспектор Горин не задается вопросом, с чего это вы так упорно рветесь на полюс? Все мы задаемся этим вопросом. И, кстати, у нас ведь ночь, солнца нет. Вы можете гарантировать, что ваша подруга, наша прекрасная попаданка, не с нами сейчас? Сидит где-нибудь и наблюдает за всеми исподтишка.

И он с аппетитом откусил кусок жаркого.

– Если бы она была здесь, я бы ее видела, – бесстрастно заявила Елена, но Андрей, определенно, ей больше не верил. Он, как я заметила, непроизвольно окинул взглядом пространство над столом.

– Нолин, приятель, пей же! – воскликнул Нефедов, и подвинул капитану темный стакан, в который он только что собственноручно налил вина.

– Благодарю вас, но мне сегодня управлять дирижаблем и…

– Да что ты тушуешься! – изрядно поднабравшийся Нефедов, с силой сунул вино ему в руки.

– Я, пожалуй, пойду, – оскорблено произнес Нолин.

Он поднялся, кивнул Блоихну, и пошел прочь от стола, даже не заметив, что все еще держит стакан в руках. Перед мачтой это до него дошло, но не став возвращаться к нашей малодружелюбной компании, он просто выбросил его в кусты, так из него и не отпив.

– А чего это мы сидим? – воскликнул, видимо, уже сытый Нефедов. – Нолин сейчас взлетит! В дирижабль!

31.

Не знаю, что там и как было у Нолина, но дирижабль графа Нефедова внутри был роскошен. И технологичен – все что можно там было сделано из алюминия, даже рояль представлял собой алюминиевый каркас, обтянутый свиной кожей. Но уже одно то, что этот инструмент там был, прекрасно характеризует настоящее предназначение данного транспорта. Это было великолепно отделанное прогулочное судно, вроде яхт нынешних олиграхов, с той только разницей, что в яхту можно впихнуть все что угодно, а вот у дирижабля было жесткое ограничение по весу.

– Простите граф, – произнес Блохин, в голосе которого все еще звучали свирепые нотки, – почему запасная ткань осталась в ангаре? Прикажите, чтобы ее занесли на борт.

– А… ткань? Это вон те ящики? – с деланной беззаботностью отозвался Нефедов, – им не нашлось места. Мой багаж оказался слишком велик.

– Но если обшивка дирижабля прохудится, – ошарашено произнес Блохин, – как мы будем ее чинить?

– Не знаю, – отмахнулся Нефедов, на лице которого было написано явное удовольствие от всей этой сцены, – вы что-нибудь придумаете, разве нет?

– Нет! – воскликнул Блохин. – Выносите рояль! И вон ту кадку с пальмой, зачем пальма на борту?

– Это моя любимая пальма, – протянул Нефедов, – я всегда летаю только с ней, а рояль… должен же я музицировать?

– Андрей Германович… – растерянно обратился Блохин к подошедшему Андрею, – на борту нет места для запасной ткани, это невозможно!

– И запасов гелия тоже недостаточно, – вставил свои пять копеек до того молчавший Маврин.

– И что вы это все так на меня смотрите? – ласково вопросил Нефедов.

Ситуация казалась патовой, но тут Андрей вздернул бровь и холодно произнес:

– Что-то больно много препятствий вы нам чините, дорогой граф. Уж не пугает ли вас перелет?

Однако, Нефедова было не просто смутить.

– Пугает, меня? Ничуть. Вы можете остаться, а я полечу один.

– Вот и прекрасно, – кивнул Андрей, – а я возьму самолет. Я умею им управлять. Это, безусловно, опаснее, чем лететь на дирижабле, но я не боюсь. Я могу взять одного человека. Кто со мной?

И к моему вящему удивлению, Маврин дернул головой – на кивок это было не слишком похоже, но как согласие можно было истолковать вполне.

– Господа, к чему такие страсти, – рассмеялся Нефедов, – хорошо, выносите пальму.

– И рояль? – уточнил Андрей.

– И рояль, и еще там кровать есть, с матрасом, – бросил через плечо Нефедов, царственно поднимаясь на борт дирижабля, – ее тоже. Придется спать на койке, как всем. Чего не сделаешь ради бриллиантов! – насмешливо закончил он.

Елена, молчавшая все это время, кивнула мне, и тоже прошла в дирижабль, а навстречу ей уже тащили злополучную пальму и рояль, который двое рабочих несли боком. За этими предметами последовало еще несколько баулов, а потом кровать, тоже обтянутая кожей, и таких размеров, что она вполне могла бы занять собой целую комнату в какой-нибудь хрущевской однушке. В противоположном направлении уже несли коробки и баллоны.

Наконец, погрузка была завершена, мужчины поднялись в гондолу, двери ее затворились, и скованный специальными грузилами дирижабль медленно двинулся к выходу. Гигантской рыбой выплыл он из своего эллинга, и там рабочие принялись отцеплять от него веревки одна за другой. В конце концов, он остался на единственном пеньковом тросе.

– Трави! – крикнул кто-то из рабочих, и дирижабль, все еще привязанный к земле, стал медленно, носом, взмывать вверх. У самой причальной мачты он выровнялся, и я увидела, как другой рабочий, полноватый и коренасты мужик, занес над веревкой топор. Один взмах – и ничем не удерживаемый баллон дирижабля взмоет ввысь.

– Подождите! – крикнула я, но никто меня, естественно, не услышал.