Не измени себе

Екатерина Михайловна порывисто схватила Бориса за руку.

— Нет, Борисушка, нет, родной. Не утешить пришла, тяжесть снять с сердца. Святое у вас с Женей было. Язык отрезать тому, кто осудит… Но только что ж делать — ушло теперь. А жить ей надо. Я бы успокоить хотела Женечку-то. Передать, что не осуждаешь…

Борис резко поднялся, но тут же без сил опустился на кровать.

—  Нет, нет. Что значит не осуждаешь? Как можно не осуждать предательства?

—  Побойся бога, Борис.

—  А чего мне его бояться? Я чужих невест не краду, в свой дом их не заманиваю. Если хотите, больше скажу… Вот на этом месте ваша бывшая ученица сидела и расска­зывала мне… Ей бы легче провалиться было сквозь землю, чем говорить это о своем учителе…

У Екатерины Михайловны расширились глаза, она по­терла рукою горло, будто ей дыханья не хватало.

—  Что?! Что она рассказывала?!

—  А то, Екатерина Михайловна, что именно вы… вы, а не кто-то другой уговорили Женю прийти к вам домой, а сами — задержались в цехе. В тот вечер Женя в общежи­тие не вернулась. Так иль не так?

Екатерина Михайловна побелела, губы ее вытянулись узенькой синей каемкой. Как он сейчас презирал эту жен­щину, готовую ради сына на все.

—  Каюсь, Борис, действительно я уговорила Женьку прийти к нам. Но клянусь… вот те крест,— она истово пе­рекрестилась,— не думала, что у них в одночасье все ре­шится.

—  Что вы креститесь? Вы же член партии…

Екатерина Михайловна махнула рукой.

—  Крестятся не потому, что верят в бога. Крест на ду­шу человек кладет, когда выворачивает свою душу наиз­нанку.

—  А вы… вы сами-то верите своим словам?

— Боря! Сынок! — Екатерина Михайловна покачнулась и упала бы, не удержи ее Борис на стуле.

—  Ох, горе мое, горе!.. Пожалел бы ты Женечку,— вы­говорила она.— Понесла ведь.

—  Что понесла?

—  Ну… что ты как маленький! Ребенок у ней будет.

В глазах у Бориса потемнело и что-то хрустнуло около шеи. Екатерина Михайловна говорила, плакала, тянула к нему руки. Он видел, как она шевелит губами, как стара­ется всеми силами его разжалобить, но Борис ничего не слышал. Он смотрел на нее и с горечью думал:

«Вот всегда так… Все о себе, все о своей боли. Даже не спросила, что со мной… Эгоизм. Подлый эгоизм».

—  Уходите! Уходите отсюда немедленно! — в бешен­стве закричал он и пластом упал на кровать.

4

Тамара не могла победить в себе чувство ревности к тем вечерам, в которые Борис был не с нею. Вот уже месяца три, как он вышел из больницы и вел, на ее взгляд, какую-то странную жизнь. Понедельник, среда и пятница для Бориса оставались неприкосновенными, куда-либо вытащить его в эти дни было невозможно. Где он бывал и, главное, с кем? На ее вопросы он отвечал нечто невразумительное.

— Занимаюсь…

— Чем занимаешься?

— Мозги наполняю. Понимаешь, мало извилин у меня.

— Гм… Хитришь ты, Дроздов.

Борис разводил руками, разуверять Тамару он не собирался.

И наконец Тамара не вытерпела, пришла к Борису в одну из сред. Он действительно был дома. Тамара потихоньку открыла дверь и подивилась тому, что увидела. Комната, которую занимал Борис вдвоем с кем-то из товарищей по цеху, показалась ей тесной и неухоженной. Стеллажи из грубо сколоченных неструганых досок — до самого потолка ломились от книг. И вообще книги были везде. На полках, на столе, на тумбочках, под столом, на подоконниках, на шкафу. Борис сидел за столом, что-то писал в толстую тетрадь и бубнил себе под нос. На краю стола — грязная тарелка с остатками подгоревшей картошки и огрызком луковицы, рядом — чайник с полуотбитым носиком. Борис как раз приложился к чайнику и едва не выронил его, когда увидел Тамару.

— Чуть не лишился своего фарфора.

Говорил Борис подчеркнуто спокойно, с наигранной ленцой, за которой не трудно было угадать смущение.

Тамаре жалко стало парня, она чмокнула его в щеку, как делала всегда при встрече, взъерошила ему волосы.

— Чем же ты тут занимаешься, хотела бы я знать?

— Было бы желание, а заняться всегда есть чем.

— Можно глянуть?

— Гляди.

Тамара уселась за стол, схватила тетрадь, но тут же отложила и недоуменно уставилась на Бориса.

—  Шпион ты, что ли? Здесь же не по-русски.

—  Ага, шпион. Германский притом, нынче самый модный.

—  Действительно немецкий.— Она рывком придвинула к себе толстую книгу в твердом переплете.— Интересно! Ка…пи…тал. Капитал?

—  Капитал. Изучаю. Хочу богатым женихом стать.

—  Не трепись. Я серьезно.

—  А ты читай. Учила же в школе немецкий? Учила. Читай.

Тамара передернула плечами, прочитала:

—  Карл Маркс. Значит, «Капитал» Карла Маркса? Но зачем тебе он на немецком?

—  Перевожу. Я прочел на русском и ничего не понял. Понимаешь, ну — ничего! Подумал тогда: может, перевели книгу плохо. Вот я и решил сам… И запас слов поднакоп­лю… и, глядишь, пойму скорее. Другие-то понимают…

—  Сумасшедший какой-то! Вот над этим и корпишь каждый понедельник, среду и пятницу?!

Тамара глядела на него во все глаза и чем дольше всматривалась, тем больше удивлялась.

—  Господи, смешной какой!

Но глаза Тамары не смеялись.

—  Борька, тебе какой год-то пошел?

—  А что?