Не измени себе

А через какое-то время Борис вдруг услышал фами­лию— Головастов. Сходилось и имя, отчество.

«Неужели он? — обрадовался Борис и, привстав, стал вглядываться в лицо седого высокого полковника с рва­ным шрамом через всю левую щеку. На его кителе — два ряда наград. — Нет, не он».

И вдруг с удивлением увидел, что полковник направляется в его сторону, сел на свободное кресло сзади.

—  Поздравляю, Борис Андреевич! — раздался шепот.

—   Виктор Семеныч?! А я верил и не верил, что это вы!

На них зашикали. Но руки их уже сплелись в нетер­пеливом приветствии. Арефьевич предложил полковнику поменяться местами.

—   Глазам своим не хотел верить — Борьке Дроздову, моему доброму старому помощнику, вручают орден Лени­на! Молодец, Дроздов! Так держать!

Склонив головы друг к другу, стали шепотом рассказы­вать о себе.

—   Не приходилось слышать об октябрьской операции сорок первого года?— спросил Бориса Виктор Семенович.

—   Как же! Как же! У задней стены нашего завода ваши люди расстреляли диверсанта. Он, сволочь, крас­ными ракетами подавал сигналы фашистским самолетам. Наводил на завод. И навел бы, гад, если б его не схва­тили.

—   Я тоже участвовал, командовал взводом. Получил ранение, а потом и первую свою награду. Руководил тог­да операцией сам командующий Московским округом. Генерал Артемьев. Так что приказ товарища Сталина от девятнадцатого октября чекисты с честью выполнили. Да, вот еще что, — вспомнил Головастов. — Тебе должно быть интересно. Помнишь Романа Пухова? Фашистским аген­том обернулся.

—   Так этого и следовало от него ожидать. Помните — он еще сестру пытался уговорить переправиться за гра­ницу.

—   И все-таки был поражен, когда узнал Пухова. До­катиться до шпиона! Я его часа четыре преследовал с одним бойцом. Погиб он от вражины. А какой парень был! И его посмертно наградили. Романа на месте не ста­ли расстреливать, он потом много порассказал.

Сдержанный их говорок кому-то помешал. Впереди си­дящий обернулся и укоризненно взглянул па Бориса. Пришлось опять перейти на шепот: умолкнуть оба были не в силах — когда-то еще доведется свидеться — война же! А рассказ Головастова становился все увлекатель­ней…

В начале сорок второго Виктор Семенович был пере­правлен через линию фронта в партизанский отряд. Во­евал в Брянских лесах, а потом на Украине. Орден Крас­ного Знамени — это его пятая награда. Только что вышел из госпиталя после тяжелого ранения. Он написал на клочке бумаги свой телефон.

— Все воюют, только я вкалывай на заводе, — с за­вистью сказал Борис.

Виктор Семенович накрыл ладонью его руку, крепко сжал.

—  У каждого человека свой путь. И идти по нему — до конца дней. Это закон жизни, Борис. Не будь у нас в тылу таких, как ты, — не погнали бы мы фашиста с родной земля. — И попросил строгим голосом: — Не гово­ри больше неуважительно о тех, кто работает в тылу.

Борис смешался. Второй раз за день упрекали его в неискренности… И не заметил, как пролетели два с поло­виной часа. Михаил Иванович Калинин, с поклоном, как это делалось исстари на Руси, пригласил кавалеров всех орденов пожаловать на торжественный концерт, органи­зованный Верховным Советом в честь награжденных. Только после этих слов Борис вспомнил о времени. А оно было уже позднее.

—  Я опять с прежним вопросом, — обратился он к Разумнову. — Ей-богу, Константин Арефьич, не красуюсь я, не кокетничаю, Гриша Зонов без моей операции не сможет закончить свою. А не сдадим коробки скорос­тей — станки не смонтируют. Программу зарежем без но­жа. Как быть?

Разумнов на этот раз уже не в силах был спорить… Мысленно чертыхнувшись, он с досадой махнул на Бори­са рукой: поступай, как знаешь. Дроздов, воспользовав­шись этим, пошел к выходу, а Разумнов вместе со все­ми — на концерт.

Шел и мучился. Не давали покоя слова Бориса: «Про­грамму зарежем без ножа». И все же у него не уклады­валось в голове, как может человек не воспользоваться единственным, может быть за всю жизнь, вечером отдыха, который устраивает не заводской местком, а Кремль.

Лучшие артисты страны! Никогда не приходилось слышать и видеть их Разумнову всех вместе. Вдруг его обдало жаром: пропуска-то у Дроздова нет. Приехали сюда в машине вместе, и в машине, вместе, должны бы­ли уехать, с одним пропуском. Как же теперь он — по ночной Москве?..

А Дроздов тем временем шагал по середине улицы, не таясь и не прячась от патрулей.

Движение на улицах замерло, ни одного огонька во­круг. Полное затемнение.

А вот тишины даже в это время в Москве не было. Где-то коротко, но часто тонким голосом жаловался па­ровоз. Женщина звала какого-то Семена: «Да иди ж ты, иди, черт непутевый!» Прошуршала легковушка в переу­лок, и вдруг впереди послышалось громыхание трамвая. Но этих звуков водителю трамвая казалось мало: он еще названивал, кого-то предостерегая. Вагон выполз из пе­реулка. Впереди трамвая шагала женщина в ватнике, не­смотря на лето, и синим фонарем освещала путь впереди себя. Вагон и две площадки, нагруженные мешками, пе­ресекли улицу. Женщина с синим фонарем вскочила на подножку, и трамвай прибавил скорость.