Не хлебом единым

— А что это за река? — осмелился на вопрос Алексей.

— Ежедневно из вашего мира стекает в преисподнюю нечистота людских пороков. Суди сам, насколько зловонна и нечестива ваша жизнь. Даже многие праведные люди, сумевшие перейти сюда, причастны каким либо образом к этому нечестию — поэтому-то у их домов ощущается смрад. Ты же сумел перейти эту реку потому, что на это была воля нашего Владыки и Судии.

Между тем они оказались у какого-то белого храма. Из его открытых врат доносилось чудесное умилительное пение. Алексею такого слышать доселе не доводилось. Оно было настолько совершенно, что вызывало неописуемый трепет души и вселяло в сердце непередаваемую радость и блаженство. Хотелось остаться тут и слушать, слушать — безконечно! Но следовало идти дальше. Вдруг из храма вышел пожилой седобородый священник в золотой ризе и с золотым венцом на голове. Он молча посмотрел на Алексея и издали благословил его, и тот вдруг почувствовал, что откуда-то знает этого благообразного старца.

— Это твой прадед, — пояснил стоящий рядом спутник, — он достойно жил и принял мученическую кончину, за что сподоблен от Господа мученического золотого венца. По его молитвам Господь призвал тебя сюда, чтобы через лицезрение адских мучений ты исправил свою жизнь. Тебе нельзя сейчас с ним разговаривать, но, если ты изменишься , если очистишься покаянием, то еще увидишь его после.

Тут Алексей разом вспомнил давние рассказы отца о своем прадеде, протоиерее Илии, которого в двадцатые годы замучили большевики. Он потянулся к старцу, но спутник увлек его за собой, и они быстро переместились куда-то в иные места.   Небо вокруг затянуло серой пеленой. Как бы густые сумерки сгустились вокруг, а впереди появилось зарево, превратившееся скоро в целое море огня. Алексей ощутил нарастающий чудовищный жар, от которого вот-вот готова была закипеть в жилах кровь.

— Дальше нам нельзя, — сказал спутник, — к этой огненной реке и мы, ангелы, не смеем приближаться.

Они остановились, и Алексей услышал гул человеческих голосов, который перекрывал даже рычание огненной стихии. “Истинный Владыка, Царь Небесный, долго ли нам мучиться здесь?”, — слышалось жуткое стенание невидимых Алексею страждущих людей.

— Здесь блудники, — пояснил ангел-хранитель,— прелюбодеи, убийцы и самоубийцы, чародеи, колдуны и прочие грешники, которых ежедневно тысячами выносит сюда та первая черная река.

Вдруг из огненной пелены прямо к ним выскочили несколько отвратительных черных существ с пылающими глазами. Они тянули свои огромные когтистые лапы к Алексею, силясь его схватить.

— Наш! Наш! Отдай этого грешника нам, — кричали они громкими гнусавыми голосами.

Было в этом что-то нереальное, такого кошмара невозможно было даже вообразить. Дикий ужас обуял Алексея, его сердце, казалось, уже лопнуло, он не чувствовал ног и рук и только едва слышно шептал: “ Нет, нет, нет...”

—Уходите! — властно выкрикнул ангел-хранитель. — Сейчас вам нет власти над ним!

— Наш! Наш! Все равно будет наш! — прокричали напоследок бесы и с гнусным гомоном скрылись за стеной огня.

Последующие несколько минут Алексей был совершенно не в себе и поэтому не осознавал, куда и как они двигаются. Когда же наконец отошел, то огненного моря уже не увидел. Небо по-прежнему было сумеречным, и они стояли у какого-то огромного раскидистого дерева.  Алексей машинально поднял голову вверх и вдруг разглядел, что все ветки были сплошь увешаны крестиками, самыми различными: были тут дешевые, оловянные, были огромные золотые и серебряные на массивных золотых же и серебряных цепях, такие он видел только на толстых бандитских шеях. Трудно даже вообразить, сколько их тут находилось.

— Что это? — спросил он, обнаружив, что голос все-таки у него остался.

— Это кресты, — объяснил ангел-хранитель, — снятые с тех умерших, кто при жизни носил их только для украшения тела, без трепета и благоговения пред сей высочайшей святыней, кто не искал у крестной силы помощи и защиты от врагов видимых и невидимых, но гордился их красотой или дорогой стоимостью. Также это кресты, снятые с тех, кто при жизни их совсем не носил, но получил только во гробе после смерти. Для всех этих грешников втуне осталось их крестоношение, и даже иным послужит для еще большего осуждения из-за греха святотатства.