Не хочу в рюкзак

...У ночи четыре луны,
а дерево только одно.
Как бабочка, сердце иглой
к памяти пригвождено...

Скальд тронул струны гитары.

Славка, захмелевший больше от стихов, чем от вина, сказал с кривой улыбкой:

— А что, ребята!.. меня пнули с работы...

— Да ну?!

Славка сбивчиво рассказал о своем эксперименте. О том, что теперь нет для него возврата на объект, что вот-вот приедет Клюев и ехидно скажет: «А что я тебе говорил, нигилист?»

Язык у него заплетался, но ум был ясный.

— И самое смешное, что теперь-то я вижу, где ошибся! Взял кислотоупорный цемент, а его не на воде, а на жидком стекле затворяют! И ведь знал же я, знал, а забыл...

Его выслушали молча. Потом Егор сказал:

— Слушай, старик, покажи свои цифры. Я когда-то мараковал в строительстве...

Славка достал расчеты, и парни склонились над ними.

Маша поставила сковородку с котлетами на край стола и села на кровать, не желая мешать. Она думала: «Вот и Славка потерпел поражение, но не вижу, не вижу, чтобы он потерял кураж!.. Эх, Майка, Майка!»

Сердце ее тоскливо сжалось в предчувствии, что никогда теперь не будет у них такого безоблачного, беспечального счастья. Все как-то усложнилось, требует напряжения душевных сил. А Маша приготовилась к другому: к красивой и веселой жизни, в которой даже разлука с цирком должна была выглядеть как сладкая, ни к чему не обязывающая жертва.

Маше сделалось одиноко. Комната, которую она так любила и без которой скучала, ненадолго ее покинув, показалась неуютной, огромной, а сама Маша — маленькой, как будто случайной здесь. Она чувствовала, что в чем-то виновата. Но в чем? Разве это вина, если человек мечтает о красивой, интересной жизни, жизни, которую бы ничто не нарушало?

Маша сидела, опустив голову, и думала, думала... Пыталась во всем разобраться и понимала, что пока на это у нее не хватает сил.

Скальд запел что-то грустное.

Лида подошла к Маше, села рядом. Обняла ее округлившиеся плечи, задумалась.

Лиде чудилось, что ее сердце — огромно, что оно обнимает всех своей заботой и любовью. И общежитие ей кажется домом, который стал для них роднее родного от дружеского участия каждого к каждому.

Общежитие... Родная крыша... Как же хорошо окунуться в твою тесноту и неустроенность! Сидеть вот так, приникнув теплыми плечами, смотреть на своих друзей... Слушать... Парни злятся друг на друга за непонятливость, отчитывают Славку за безалаберность.

И все это важно почему-то... Все хочется удержать в памяти. Любую черточку, каждое движение этого как будто ничем не примечательного вечера. На всю жизнь запомнить друзей, склонившихся над измызганным листком, где распят Славкин «эксперимент».

Лиде было покойно и тепло.

За стеной хохотала коммуна, гремела стаканами и ложками.

А в длинном, едва-едва освещенном коридоре дежурные начинали возить тряпкой по полу. Им тоже придется переставлять на вымытые половицы влюбленных, живущих в особом, нездешнем и прекрасном мире.

И вдруг показалось, что вот-вот раздастся стук, и в дверях появится Гришка-бумеранг, и смущенно скажет:

— Понимаете... забыл пропуск. Вахтерша ругается...

XXIII

За отпуск Клюев почти не изменился. В первое же воскресное утро он заглянул к Славке и предложил «прогуляться с полезностью для себя и других».

Славка молча оделся, и они вышли из дому. Весна. На деревьях начали набухать почки. Под окном старого деревянного дома возле только что выставленного скворечника сидела какая-то птаха и заливисто щебетала: «витя, витя!..»

Клюев старательно обходил лужицы, затянутые истончившимся ледком, за локоть придерживал Славку, как бы приглашая следовать за собой.

Славка знал, что разговор будет, он давно готовился к нему.

«Я ошибся, но эта ошибка не в идее, а в расчетах, — мысленно обращался он к Клюеву. — Пусть не получилось с первого раза, но я все равно добьюсь! Через полгода, через год — неважно. К тому же есть возможность придумать что-нибудь позабористее разноцветных домов. Я действительно должен уважать и вас, и каменщиков, и штукатуров, и всех, кто делает со мной общее дело. Но я должен уважать и свое желание сделать что-то более полезное, более красивое, чем люди привыкли себе представлять...»

Слова подступали к горлу, готовы были сорваться с языка. Но Клюев молчал.

По дороге они заглянули в новенькую котельную. Холодные котлы с блестящими никелированными манометрами еще пахли заводской смазкой. Всюду чистота и порядок.

Неожиданно Кирилл Георгиевич заметил в углу пузырящуюся штукатурку. Видимо, попались в растворе кусочки негашеной извести или плохо затерли... Клюев помрачнел, вынул из кармана школьный мелок и поставил на стене крупный крест. Переделать!

«Вот ведь настырный, — подумал Славка. — Котельную сдали три дня назад, с оценкой «хорошо», а он...»

Под конец зашли на Славкин объект. Поднялись наверх по деревянным временным трапам.

— Когда думаешь закончить? — спросил Кирилл Георгиевич.

Славка пожал плечами. Будто не знает Клюев, что на объекте другой мастер и что Славка теперь просто каменщик.