Не ходи в страну воспоминаний (СИ)

Георг отвернулся к спинке дивана и заплакал. Раньше он о таком не думал, а теперь захлебывался горечью. И оруженосца рядом не стало, значит, он прошел все испытания и стал рыцарем. А зачем? Что он будет делать? Как можно найти хоть что-то радостное, если весь внешний мир со всеми переменами закрыт, а у него осталась только его комната и болото застаивающегося времени?

— Мам!..

В квартире была тишина, но занятая приготовлением супа, мама только со второго раза услышала гораздо более громкое и испуганное:

— Мама!

Было такое в этом крике, что на пол упала и разлетелась супница, а мама кинулась в детскую. Георг лежал вытянувшись. На его лице был такой страх, какого она никогда не видела прежде.

— Что?! Сердце?!

Мальчишка глубоко вдохнул, посинел. Кожа пошла мелкими бледными пятнышками, покрылась просвечивающей сеточкой капилляров. Стал терять сознание.

— Мама…

Георгу всего два раза приходилось лежать в больнице. Первый раз это когда он заболел в пять лет воспалением легких. А второй, - когда проходил обследование после болезни. Это было для него самое ужасное место на земле. Он стал узником. Его палата была настоящей камерой, врачи и прочий медперсонал - охранниками, а ежедневные процедуры и уколы, - пытками. В больнице не было ничего своего. Ничего из дома, - чашка больничная, постель тоже, и вскорости от пижамы и других его вещей перестало пахнуть домом, а завоняло казенщиной. Так случилось еще и оттого, что в больнице был карантин. Долгий карантин, и он даже не видел родителей, а только получал передачи.

Два месяца почти не вставая, с видом из окна на серую стену соседнего корпуса, с легким летним ветерком из форточки, и полным одиночеством. В палате еще лежали дети, но совсем маленькие, один даже новорожденный, и с ними были мамы, а Георг был один. Он еще больше усох, снова замкнулся в себе, почти так же, как тогда, когда его столкнули на дно колодца, и очень много думал.

Обо всем думал, о жизни думал. Порой даже забывая, - кто он, сколько ему лет и что будет дальше. Изредка спрашивал у врача, когда его выпишут, но тот, ссылаясь на данные эхокардиограммы, говорил, что пока рано об этом говорить. Но однажды, после одного из обходов, он присел на краешек кровати и серьезно сказал:

— Я уже говорил с твоей мамой, теперь хочу поговорить с тобой. Ты уже взрослый, и должен понять всю тяжесть положения…

И начал объяснять, как опасен его недуг, что у него переходный возраст, когда организм меняется, и начинает быстро расти и прочее, и что если не сделать операцию, то его сердце не выдержит. Никак не выдержит. Оно буквально порвется.

Георг замычал и замотал головой. Врач повздыхал, пытался объяснить еще раз, но ничего не добился, и Георга через два дня выписали домой.

Георг с ужасом представил темноту в которой он ничего не будет чувствовать, представил себе людей, которые будут резать его и копаться в нем, пока он спит. А потом зашивать, а потом он может и не проснуться никогда, потому что остановленное сердце никто не в силах будет заставить биться. Картинка представлялась очень четко, потому что ему, “как взрослому и храброму мужчине” объясняли все подробно, повторяя о безопасности и отработанности таких операций, о том, сколько много других детей, гораздо младше него, получили путевку в жизнь благодаря этому. Благодаря тому, что врачи вовремя сумели помочь. Но мальчишка думал, и думал уверенно, что он погибнет.

— Солнышко мое!

Мама встречала его в приемной, обняла, расцеловала, подняла на руки. Потом папа. Лица у родителей были очень веселые, но какие-то… Георг даже не смог толком понять, - какие. Измученные? Печальные? Они радовались, но создавалось впечатление, что у папы и у мамы во рту горошины горького перца, и разговаривают они, стараясь не скривиться от этой горечи. Георг уткнулся в мамины волосы, потом в папину шею, вдыхая всей грудью запахи дома. Такие родные запахи маминых духов и папиного одеколона после бритья. А, выйдя на улицу, увидел зеленые деревья, услышал звуки дороги; синее небо буквально гладило его по голове перистыми облаками. И в квартире все было таким знакомым и родным, - и прихожая, и кухня, и аромат жареной курицы из духовки, это вообще праздник. Его не изменившаяся комната, его вещи, его кровать, его стулья и стол.

— Какое счастье, — Георг закрыл глаза и произнес это совсем по-взрослому, стоя на пороге своей двери. Потом обернулся на родителей, — вы чего?

Мама так и стояла, еще не переобувшись, а папа держал тапки в руках, и оба смотрели на него. Мальчишка шагнул обратно в прихожую и глянул на себя в зеркало. Первое, что он заметил, это то, что у него почему-то большие глаза, но сразу же догадался, - это потому что лицо похудело. Он весь похудел еще больше, чем прежде, - ноги и руки, как спички, коленки и локти торчали голышами суставов. Голова казалось, сейчас скатится с тонкой шеи.

— Не очень и заметно, — он повернулся обратно и улыбнулся.

Мама сглотнула, быстро переобулась и скрылась на кухне. Только оттуда раздался ее слишком звонкий, с дребезжанием голос:

— Отдохните пока, а я на стол накрою!