Не ходите дети...

[16] На самом деле испытание ядом проводится несколько иначе. Испытуемый знает, в чём его подозревают, и знает, что ему придётся пить. Это не столько яд, сколько колдовское снадобье, действующее лишь на того, кто действительно виновен. А с хорошим человеком ничего страшного, кроме рвотных позывов, не произойдёт. Некоторые исследователи считают, что именно страх неминуемой смерти и убивает преступника во время таких испытаний.

[17] Имеется в виду Лимпопо, одна из крупнейших рек Южной Африки, протекающая по территории Ботсваны, Зимбабве, ЮАР, а также Мозамбика, где и впадает в Индийский океан.

Глава 3

Глава третья. Назвался груздём...

Не попрощался Шахов и с Гариком, когда тот вместе с Хлаканьяной и гренадёрами покинул крааль. Потом Андрей весь вечер просидел в гордом одиночестве в хижине, а наутро разыскал Мзингву и заставил шофёра переквалифицироваться в учителя зулусского языка. Двое суток он ни на мгновенье не отпускал беднягу от себя, заставляя называть по-зулусски всё, что попадалось на глаза. Даже к соседу, снова пригласившему Мзингву курить кальян, они отправились вдвоём, потому что и по дороге, и в гостях Шахов рассчитывал узнать ещё несколько новых слов.

Проблемы, конечно же, были. И не только с запоминанием и построение фраз. Некоторые слова Андрей, как ни старался, правильно повторить не мог. Ну, не способен русский человек, не прерывая разговора, так прищёлкивать языком, как это делают зулусы[1]. А если не щёлкать, то совсем другой смысл получается.

Осознав, что никогда не научится правильно говорить по-зулусски, Шахов поначалу расстроился. А потом вспомнил некоторых своих знакомых из прежней жизни – и заикающихся, и тех, кто просто в детстве к логопеду не доходил. Но ведь понимали же их как-то окружающие. А со временем и вовсе переставали обращать внимание на дефекты речи, кроме, разве что, откровенно комических оговорок. Ну так пусть и кумало эти его за заику принимают. И Андрей стал повторять слова чужого языка так, как позволял язык его собственный. С паузами, придыханиями, пусканием слюней, и прочими спецэффектами. И если Мзингва не переспрашивал, что эти звуки означают, считал свою задачу выполненной.

А на третий день Шахов пришёл к Бабузе и заговорил с ним на родному для кузнеца языке. Плохо заговорил, неправильно, путая, а то и вовсе упуская падежи и спряжения, префиксы и местоимения, но зато сам:

– Я хочу… помогать ты… работать на кузница.

Бабузе понял, что само по себе уже являлось победой.

– Твоя рана больше не болит? – недоверчиво спросил кузнец.

– Много работать – рана быстро заживать, – махнул рукой Шахов. – Я сильный, ты не жалеть.

Но Бабузе всё равно решил поначалу не перенапрягать выздоравливающего. Поставил его раздувать меха для плавильной печи, которая так же размещалась в кузнице. Собственно, никакой кузницы и не было, просто огороженный участок земли за пределами крааля, с небольшим шалашиком, где хранились нехитрые кузнечные инструменты и сырьё для работы. Там же от дождя прятали и меха, чтобы не отсырели.

Работать в кузне, даже на открытом воздухе, занятие не из приятных. Может быть даже, особенно на открытом воздухе. С палящим целый день солнцем ещё кое-как удавалось справиться – печь стояла неподалёку от большого, ветвистого дерева, и время от времени его тень накрывала Шахова. Да и смесь из коровьего масла и красной глины, которой Андрей по настоянию кузнеца обмазался с ног до головы, тоже спасала от солнечных ожогов. Но оставалась ещё и сама печь! От её глиняного цилиндрического корпуса так и несло жаром, а прерывать работу нельзя ни на мгновение. Кузнец сразу недовольно оборачивался – дуй, мол, сильней. Если металл застынет недоплавленным, придётся всё заново начинать. А меха-то примитивные, слабенькие, особо не раздуешься.

К сшитому из бычьей шкуры мешку в форме опрокинутой на бок четырёхгранной пирамиды со стороны вершины подсоединялся полый коровий рог, который затем вставлялся в отверстие печи. А по швам основания пирамиды, со вшитыми внутрь тонкими, но крепкими прутьями, не позволяющими мешку сминаться, прикрепляли пару ременных полос. Помощник кузнеца закреплял нижнюю полосу, положив на неё тяжёлый камень, а потом хватался за верхнюю и начинал дёргать, закачивая в печь воздух. Раз-два, вверх-вниз. И всё бы ничего, только сжимать меха требовалось полностью, до самой земли, и обычно управлялись с ними, сидя на корточках. Но Шахов в послаблениях не нуждался. Сгибался до земли и разгибался обратно. Чем больше амплитуда движений, тем лучше. И для работы, и для нагрузки на мышцы, чтобы быстрей восстановить прежние кондиции.