Не ко двору. Избранные произведения

Полина Владимировна слушала свою приятельницу с чуть-чуть насмешливою гримаской.

– Чудачка ты, Саша, – односторонняя, как все хорошие русские люди.

– Merci, – вставила Александра Петровна.

– Нет, право, ты думаешь, что только твоя работа есть работа. Может быть, и мы уж не так бесполезно прозябаем на сей очаровательной планете. Не будь ценителей или даже просто публики, не было бы ни твоей школы, ни тебя, наконец – зачем бояться слов? – не было бы искусства. Скажи сама, что бы сталось с бедными, кабы на свете не было богатых?..

– Пропадать бы пришлось, само собой, – согласилась Александра Петровна. – Каюсь, я и теперь пришла к тебе просить на бедность.

Лицо Полины Владимировы как-то сразу изменилось. Она перестала смеяться. В прелестных голубых глазах блеснуло беспокойство.

– Ведь я не богата, Саша, – промолвила она с натянутою улыбкой, – ты знаешь.

– Да я у тебя не денег хочу просить, а протекции.

– А!.. – каким-то неопределенным звуком протянула Пашет. Александра Петровна стала рассказывать о чудесном мальчике. О мадам Пинкус она упомянула вскользь, отлично понимая, что скрыть этот предмет нельзя, а рассчитывать на сочувствие к нему невозможно.

И Александра Петровна, как говорят музыканты, “смазала” этот пассаж. Полина Владимировна внимательно слушала. Лицо ее совершенно утратило прерафаэлитское выражение, губы вытянулись, она согнулась в кресле, закинув нога на ногу и обняв руками свое стройное колено. Из-под насупленных “соболиных” бровей зорко смотрели холодные, умные глаза.

– Знаешь, о чем я думала, пока ты говорила? – сказала она, когда Александра Петровна кончила.

– О чем?

– О тебе. Жаль мне тебя, Саша. И когда это тебе надоест с жидами возиться! Умная ты женщина и душа-человек, а не понимаешь, что это самое бестолковое занятие, из которого, кроме неприятностей и дурных отношений, никогда ничего не выходит. Но жиды – это положительно твоя мания.

– Что же мне делать, когда они ко мне ходят? – защищалась Александра Петровна.

– Ходят оттого, что ты их приучила. С ними нужно ужасно осторожно. Обласкай одного жида – он сейчас к тебе целую тучу единоверцев наведет.

– Что это ты, Поля… жиды, жиды… даже неловко. Сама постоянно бываешь у банкиров – как их? Все забываю фамилию. Вот уж эти – так противные.

– Якобсен, душа моя, не Якобсон, а Якобсен, чтобы смахнуло на Ибсена (это уж дети переделали). Но какая ты, однако, щепетильная. И чего ты сердишься? Разве я антисемитка? И не думала. В обществе я всегда и всюду говорю: евреи (разве нечаянно когда сорвется). Ну, а наедине с тобой, в своей комнате еще церемониться – это уж, извини, глупо. И, пожалуйста, не думай, что мне их не жалко… Очень жалко. А что от них покою нет – всегда скажу. Противный народ.

– Не противный, а несчастный, – тихо возразила Александра Петровна. Полина Владимировна пожала плечами.

– Это почти всегда одно и то же. Терпеть не могу вечно несчастных людей. Порядочный человек молчит о своих несчастьях, а евреи кричат на весь мир, что их обижают. Отвратительная манера.

– Полно, Пашет, не кипятись. Будь паинька. Устрой мне моего “феномена”, и я клянусь, что долго-долго не буду к тебе приставать с моими “жидами”. Только этот разок помоги. Ты себе представить не можешь, что это за ребенок. Господи! – Александра Петровна рассмеялась, – я стала говорить, точно мадам Пинкус. Это совсем ее стиль.

– Эта маменька, должно быть, чудище – страшилище, признавайся.

– Не чудище-страшилище, а немножко смешна.

– Воображаю, что это за персона, если уж ты говоришь: смешна. Нет, Саша, ты прямо какая-то блаженная. Не понимаешь, что есть “типы”, за которых просить… ну просто неудобно, неприлично… “Мадам. Пинкус”. Пинка, скажут, ей дать – вот и все…

– Ведь ты не за нее будешь просить, а за мальчика.

– Да мальчик-то чуть не грудной младенец.

– А ты послушай, как этот младенец поет, – сказала Александра Петровна и опять рассмеялась, вспомнив, что она повторяет слова мадам Пинкус. Полина Владимировна встала, закурила тончайшую папироску и опять села.

– Подумай только, – начала она. – Ведь это не просто пособие надо клянчить, но паспорт, или, как они говорят, “право жительства”, пенсию для мальчика, учителей.

– Музыке я сама буду учить и других учителей найду, – промолвила Александра Петровна.

– Но паспорт, пенсию… ей-Богу, Саша, я не знаю, с кого начать.

– У тебя столько друзей между влиятельными особами. Попроси барона Лизерса. Он человек образованный, гуманный. Он был у нас на акте и за ужином произнес замечательную речь. Мы были очень растроганы, – так он нас превозносил. И уж не помню, к чему он привел слова: несть эллин, ни иудей… Кажется, это он об искусстве намекал. Вот ты заинтересуй его нашим феноменом, Пашет. Такой человек наверно отзовется…