Не ко двору. Избранные произведения

– То-то и есть, что не отзовется. Он сам из евреев и так это скрывает, что ни с кем из евреев не знается, и когда в обществе разговор заходит о евреях – всегда очень ловко старается переменить тему. И, конечно, это глупо. Сколько он ни скрывай – все знают, что он не Лизерс, а Лейзер, что дед его был полковым лекарем в Крымскую войну, отличился, кого-то там спас, женился на богачке и пошел в гору. Разве можно ему заикнуться о еврее! Он это примет за намек… А я вовсе не желаю с ним ссориться.

– Такой большой человек и такие мелкие чувства! – воскликнула Александра Петровна и вздохнула. – Пашет, милая, не попросить ли этих твоих богачей – Якобсенов?

Пашет покачала головой.

– Бесполезно. Они тоже не любят, чтобы им кололи глаза нищими жидами. Еще он – ничего, скромный, учтивый и держит себя с достоинством! – un monsier tres correct[227], что правда, то правда. Но она! Только и слышно: “мой друг графиня такая-то, наш приятель князь такой-то…” Собирает византийские иконы – такая коллекция, что украсть хочется! Заплатила какому-то парижскому антиквару бешеные деньги за портрет императрицы Елисаветы Петровны и повесила у себя в будуаре, над письменным столом. Портрет божественный. Она всем его показывает и говорит: “Какая красота! Я отдыхаю, когда смотрю на это лицо”. Да, любопытный дом. Вот уж где не скучно. Но никогда, понимаешь, никогда я у них не встречаю евреев, кроме двухтрех банкиров, таких же богачей, как они. Никогда ни о чем касающемся евреев у них не говорят.

– Они, может быть, крещеные? – заметила Александра Петровна.

– Какое, – возразила Полина Владимировна, – самые настоящие, правоверные евреи. Мадам, каждый раз, как согрешит, отведает у какой-нибудь княгини трефного кушанья, после молится и постится.

– Пустяки какие.

– Я и не говорю, что сама это видела. Рассказывают. Может быть, и врут, только очень похоже на правду.

– Ты у меня всякую надежду отнимаешь. – уныло промолвила Александра Петровна. – Что же будете с моим бедным артистом? Пашет развела руками.

– Вперед не затевай, – начала она, но, взглянув на расстроенное лицо Александры Петровны, точно передумала и сказала: – ну, хорошо, будь по-твоему. Но только помни, Саша, в последний раз! Я пошлю твою Пинкус с письмом к “боярыне Opine” (я так называю мадам Якобсен в интимном кружке). Мне самой курьезно, как она ее примет.

– Да она ее совсем не примет, – сказала Александра Петровна. – С моим-то письмом! Никогда не посмеет. “Боярыня Орша” дает в этом году свой первый bal poudre[228] и рассчитывает на меня, как на одно из “блестящих” украшений.

– А какой толк, если и примет? – заметила Александра Петровна, даже не слушая Пашет. – Ведь главное дело все-таки в паспорте.

– А я что говорю! Сама понимаешь, как это легко. Идея! – воскликнула Полина Владимировна, стукнув тонким пальцем о свой беломраморный лоб. – Ты знаешь старую княжну Зыбину?

– Немножко. Она бывает иногда у нас в школе, только вряд ли она меня припомнит.

– Это ничего. Она юродивая в твоем жанре, но отличная старуха. Теперь она помешана на traitedes blanches и устраивает концерт-монстр. Я к ней съезжу, распишу твоего жиденка, и если она согласится, ты его привезешь к ней. Только смотри – без маменьки. Умой его, приодень, подучи и тащи прямо к княжне. Если уж она ничего не сделает, так сам Господь Бог тебе не поможет. После свидания с княжной я тебе напишу.

– Пашет, душечка, какая ты милая, – начала было Александра Петровна, но Пашет тут же прервала ее излияния.

– Некогда, Саша, после, прости! Да и милого во мне ничего нет… просто я уступаю дружескому насилию. Ух, как мы заболтались! Давно пора одеваться. У меня сегодня миллион дел… В тот же день к вечеру Александра Петровна получила от великолепной Полины Владимировны следующее письмо: “Милая Саша, княжна очень заинтересовались твоим Wunder-жидочком. Она будет вас ждать в среду, в 10 час. утра. Сегодня четверг, так что у тебя пять дней сроку, чтобы образумиться и отправить “феномена” с родительницей обратно в “черту оседлости”. Но нет! ты ведь из неисправимых. Помни мои наставления: без маменьки! Если мальчик произведет на княжну эффект, то пошли ко мне твою мадам Финтифлюс (или же как ее) – я дам ей письмо к “боярыне Орше” и так изображу сеанс у княжны, что у нее голова закружится. У такой меценатки, как она, только и можно чего-нибудь добиться, если дать ей почувствовать, что она должна почитать за честь, когда к ней обращаются. Я ей всегда посылаю почетные билеты – простые, мол, все уж разобраны. Желает попасть в общество – пусть платит! Voila. По ту сторону добра и зла это, вероятно, все иначе, но у нас в Москве самый надежный ключ к денежному сундуку – это тщеславие. В жизни нельзя без философии. Bonne chance. Pachette

VI