(Не)Кулинарная книга. Писательская кухня на Бородинском поле

Понадобится: курица, грецкие орехи, масло грецкого ореха, луковица чеснок, кинза/петрушка, хмели-сунели, уцхо-сунели, шафран, чёрный перец, кориандр, уксус, куриный бульон, гранатовый сок. Курицу – голени, бёдра, грудку, что любите и/или всё – отвариваете. Не до степени «в тряпки». До готовности. Варите, как положено, снимая шум, посолив-поперчив. В толстой сковороде тушите белый лук на масле грецкого ореха. Именно тушите, а не жарите-шкварите. Варёную курицу кусочками укладываете ровненько в казан, кастрюлю – во что-то массивное, толстодонное. Грецкие орехи (много!) – размельчаете. В первых опытах я давила в ступке, как завещал Лилин рецепт. В первых моих упорных опытах я делала всё до упора аутентично, включая добычу грецко-орехового масла вручную! Ей богу, аналогичная технология заката солнца куда как проще. Но теперь я размалываю орехи в блендере (я же уже постигла эмпирически нужную фракцию!), а масло грецкого ореха покупаю в узбекских и таджикских лавках. Я делаю так: отправляю жменю грецких орехов в блендер, к ним зубчик чеснока, туда же – щепотку того-сего из списка специй, пол чайной ложки (без горки!) шафрана, масла щедро так из бутылки на бульк-бульк-бульк, бульону куриного. И – вжж! – стоп! (Но всё постигается опытным путём, если вы начинающий, орехи могут быть крупно и/или неравномерно порубленными, я то начинала со ступки!) И заливаете курицу. И так несколько раз. Причём я добавляю прямо в блендер чуть гранатового соку. Чуть совсем уксусу. И кориандру. И петрушечную рванину. Для меня это уже искусное жонглирование, а не первые попытки с двумя апельсинами. В результате вся курица должна быть утоплена в крупнозернистом соусе среднесметанной/густокефирной консистенции. Ставите на плиту, довели до томления, чуть потомили. Снимайте. Пусть стоит. Остывать это будет долго. Если приготовили с утра в приличном количестве – остывать будет до самого вечера. Физика плотных сред. И вот в этом соусе с самой обыкновенной курицей случается чудо. Раньше чем совсем остынет – не ешьте! На следующий день сациви только лучше, чем. Греть не надо. Хранить, разумеется, в холодильнике. Но греть не надо. Достаньте, пусть немного постоит. Хотя и совершенно холодным…

Помнится, Лиля в редкие совместные перекуры – она никогда не напрашивалась, не предлагала, она вообще очень чётко чуяла границы, а также нормы и правила поведения в самых разнообразных ситуациях! – говорила скорее в ночное небо, нежели мне:

– Вы, Юрьевна, зря с ними, как с равными! Вы должны вещать, а не говорить. Держать себя важно! Не то они вас за свою, а это нехорошо. За свою они пусть меня держат, а вы для них – царь и бог!

Учила, значит, енерала, как обращаться с солдатами. То есть – врача акушера-гинеколога – с рожающей женщиной.

– Нет, вы не подумайте! Я же сама три раза рожала! Я вообще знаю баб. С ними нельзя, как с равными. Это я знаю, какая вы. Другой, может, знает. А тут ими надо командовать!

– Так ты же сама с ними шепчешься, гладишь.

– Ну да! Шепчу: «Ой, что ж ты, дура, воешь! Будешь выть – злой доктор порежет!»

И Лиля заливалась смехом. Добрым, негромким, нежным, чудесным женственным чувственным смехом.

Лиля понятия не имела об уваровской триаде. Лиля знать не знала, о том, что Николай Первый попросил Александра Сергеевича Пушкина, Ивана Осиповича Витта, Фаддея Венедиктовича Булгарина и Алексея Алексеевича Перовского составить записки о проблемах воспитания и путях их решения. Потому что слабость и неустроенность, в том числе, системы образования, считал Николай Павлович одной из причин, приведших «далёких от народа» (этот самый народ взбаламутивших и народ, как водится, в итоге огрёб куда больше далёких) на Майдан. Пардон, на Сенатскую. И палившему шины – сорри, костры – по всему Питеру. (Карамзина-то поленьями по спине за что?! Нет, не Пестель, конечно, Карамзина по спине деревяшками околачивал, а именно народ, потому как справедливо заметил Бенкендорф по другому – хотя бывают ли в России другие? – поводу: «ибо крестьянин наш понятия о свободе и волю смешивает со своевольством».) «Не просвещению, но праздности ума, более вредной, нежели праздность телесных сил, недостатку твёрдых познаний должно приписывать сие свойство мыслей, источник буйных страстей, свою пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нрава, а конец погибель», – высказался государь в манифесте, изданном по окончании дела декабристов.