Не лги себе

В Октябрьские праздники пошла Катя в клуб на доклад. На афише, мастерски разрисованной бродячим актером Петькой Свиридовым, значилось, что сначала будет торжественная часть, а потом концерт силами успенской самодеятельности. По бедности Петька до самого снега ходил в парусиновых штанах и белых парусиновых туфлях, а потом сразу влезал в лыжное одеяние и не менял его до первого мая. Дважды в год праздничные афиши служили как бы сигналом к сезонной перемене его одежды. Но когда Катя вспомнила о Петьке в Крыму, он представлялся ей более романтическим, таким, каким она увидела его впервые в старинном спектакле. Петька играл чернокудрого героя-любовника в розовой шелковой рубашке, в плисовых шароварах, несомненно принадлежавших когда-то цыгану. Еще Петька запомнился Кате тем, что он затянул сценический поцелуй с женой режиссера, за что и был изгнан из труппы.

При Сапеге докладов никто не слушал, не умел Сапега заинтересовать успенцев своей речью. Получалось у него это так: сидит за столом президиум. Ну все, как обычно: портреты, знамена, красная скатерть. Потом кто-нибудь из президиума объявляет: «Слово предоставляется товарищу Сапеге». Тут бы директору степенно встать из-за стола, откашляться, выпить водички и заговорить издалека, с подходом, как делают это настоящие ораторы. А Сапега при объявлении его фамилии срывался с места и начинал сыпать скороговоркой. Минут пять он ругал капиталистов («твари бездушные!»). Тут он пил воду из стакана. Потом переходил к значению Октябрьской революции для мирового пролетариата. И сразу — к фабричным делам.

Первые двадцать минут никто его не слушал, потому что все знали, какие сволочи буржуи. Значение Октябрьской революции для пролетариата было также всем известно. Вот почему под гортанный говорок Сапеги женщины равнодушно грызли кедровые орешки, а мужики курили, пуская дым в рукав.

Про фабричные дела слушали хорошо. И даже сердились, что слишком уж скор на язык директор.

Антон Петрович в роли докладчика выступал в Успенске впервые. Дня за три до этого Катя словно бы невзначай спросила Вальку, готовится ли директор к докладу. Валька сказала, что ничего о докладе не слышно и вообще, какое это имеет значение — будет доклад или не будет?

— Мама собиралась пойти послушать, — неловко солгала Катя. — Может, о стройке что говорить станет.

И вот торжественный день наступил. Подружки в белых шелковых блузках, с бисерными висюльками (кои сотворила жена отставного царского полковника, сосланного в Успенск), в черных шевиотовых юбочках до колена (а в Москве носили уже длинные) сели в первый ряд. От Вальки пахло паленым волосом, потому что, нетерпеливая, она никогда не могла приноровиться к щипцам, нагретым в десятилинейной лампе, Катя никогда не завивала свои волосы, слишком тяжелые и густые для кудрей.

— Петька сегодня монолог Сумасшедшего будет читать, — многозначительно шепнула Валька. — Помнишь, про васильки?

Она обожала стихи, особенно в исполнении Петьки Свиридова, который, читая, раскачивался на тонких ногах и ломал бледные руки.

Выбрали президиум: директора, председателя фабзавкома, секретаря партийной организации. От рабочих вышел на сцену Сережка Елисеев, и Валька многозначительно толкнула ногой подругу. Потом объявили фамилии еще двоих, тоже рабочих.

— Хоть бы конторским почет оказали, — громким шепотом сказала Валька.

Катя, затаив дыхание, смотрела на Антона Петровича, который скромно сидел на краю скамьи, чтобы, как только объявят доклад, сразу шагнуть к трибуне. Он спокойно смотрел в переполненный зал, не выражая ни малейшей озабоченности своей нелегкой ролью неподготовленного докладчика. Зато Катя волновалась за него. Рука ее непроизвольно теребила бисерную висюльку модного воротничка блузки.

— Чего ты к ним привязалась, осыплются же! — предупредила Валька.

Ах, Валька, Валька, у тебя очень маленькие заботы: чтобы в президиуме покрасоваться да чтоб висюльки не осыпались. И никогда тебе не догадаться, что сейчас в сердце у твоей подруги.

— Слово для доклада имеет Антон Петрович Яник.

В зале захлопали, а у Кати на лбу выступила испарина. Быть в центре внимания всего зала — это ужасно. Только раз пришлось ей выступить на комсомольском собрании, и Катя так волновалась, что с первых же слов начала заикаться.

Антон Петрович, казавшийся на сцене еще выше в черном костюме и белоснежной рубашке, вдруг улыбнулся и сказал:

— Дорогие товарищи, должен вас предупредить, что никакого доклада не будет. Читать доклады я не люблю, да и скучно повторять прописные истины. Если вы разрешите, я просто расскажу вам о том, как мы, питерские рабочие, дрались на фронтах за Советскую власть.

— Просим, просим! — закричали в зале.

— Вот это лучше всего!

— Да тише вы там, сзади!

— Это Печорина. Она всегда с младенцами на вечера ходит!

— Да с кем же я их оставлю, если муж в президиуме сидит!