Не лги себе

Мальчик, настроенный теткой Лизаветой, на ласку не поддавался. Стоило незнакомому солдату появиться в избе, как Петька тут же молчком лез на печку, и нельзя было вызвать его оттуда ни консервами, ни сахаром.

В тот день, когда Иван Сиверихин прибыл в родную деревню, ничего не подозревавший Павел встретил Марью в сенцах с пустыми ведрами и тут же принял их, чтобы самому сбегать к колодцу. В этих дощатых, пахнущих морозом сенях он стал целовать ее, поставив пустые ведра на пол.

— Вот какой, право, — отбивалась она от него, оглядываясь на ведра. — Разве можно чистое на пол ставить?

— Машенька, соскучился я…

— Позавчера виделись.

— Все равно соскучился.

— А как на фронт уйдешь, тогда что?

— Так ведь пока не ушел.

Верно. Об этом лучше не думать. Теперь они и к Нюшке в избу не наведывались, торопливо наслаждаясь своим счастьем. Марья и сплетен страшиться перестала. Да и мужу, если суждено ему вернуться, давно приготовлены слова. Он и не подозревает, какая смелая у него Марья. Пакостить втихомолку она не станет. Она и сейчас уже ушла от него. Вот только написать об этом фронтовику стыдится.

Марья не боится, а Пашке что! Бегает к колодцу с ее ведрами, лихо отгрызаясь от языкатых баб, колет во дворе березовые поленья, а то, смотришь, метелку для Марьи вяжет.

Нет, не знали они в тот вечер, какой сюрприз приготовила им тетка Лизавета. Дети давно спали на печке, а Пашка с Марьей ужинали тут же на кухне. Как всегда, Марья отварила картошки, достала из-под пола квашеной капусты да огурцов. Да луковицу очистила — выбрала какую подлинней да позолотистей. И, чуточку подумав, поставила она перед Пашкой топленого молока, розовеющего сквозь тонкий стакан. Понимала, что лакомство это редкое для солдата. Пашка пил его маленькими глотками, сдабривая им во рту горячую картофелину, что так смешно, по-детски оттопырила ему щеку.

Марья, сидевшая за столом напротив, ела мало, смотрела на Пашку ласково и грустно. Тут как ни гадай, а разлука приспеет скоро.

— Ты чего не ешь? — спросил он Марью.

— Не хочется.

— Как так не хочется? Целый день работала.

— О тебе вот думаю. И чего ты к чужой жене привязался?

— Теперь уж поздно спрашивать. Вот кончится война, если буду жив, увезу тебя на Орловщину. Я матери уже написал.

— Зачем? — испугалась Марья. — Ну-ка, скажет, с детной связался.

— Ничего, она добрая. Полюбит ребят.

— Да ничего же неизвестно, Паша.

— Все известно. Вернусь — значит, к тебе.

— А Иван? С ним-то как же?

— Забывчивая ты, Маша. Помнишь, как сказала мне — «отвыкла, не нарадуюсь»?

— Верно это, отвыкла… И все-таки муж он мне.

Громкий стук в дверь оборвал ее фразу. Пашка тревожно замер, отведя стакан от губ. Марья засмеялась.

— Эх ты, вояка. Не бойся, это не Иван. Тетка Лизавета, наверно.

Нет, не по-женски барабанили в Марьину дверь! Пашка понял это мгновенно. Он вскочил из-за стола и как был разутый, в распущенной гимнастерке ринулся в сени.

Марья успела схватить его за руку.

— Постой, я сама.

Она отстранила его и выскочила в морозные сенки.

— Кто там?

— Открывай, паскуда!

Марья замерла у двери, сотрясаемой от ударов.

— Что, не успела спрятать? — гремел на весь двор Иван. — Теперь уже не успеешь.

Она метнулась в дом, бледная до синевы.

— Паша, это Иван!

Побледнел и Павел. Оглянулся на сапоги. Они лежали на печурке, прислоненные подошвами к трубе. Махнул рукой. Обуваться было уже некогда.

— Ладно, так выйду!

— Нет, Паша, нет. Он же драться кинется.

— Ну и что? Разве я не справлюсь?

Даже в такую минуту пошутить осмелился! Она благодарно взглянула на рослого сутуловатого Пашку.

— Не хочу скандала. Детишки проснутся. Не дай бог напугаются.

Казалось, дверь вот-вот рухнет под ударами. Марья сняла засов, отступив к стенке. Больно толкнув ее в грудь, Иван стремительно прошел на кухню.

— Так, — сказал он, быстрым взглядом окинув понурого Пашку, — значит, муж воюет, а супруга Марья Иванна с тыловой крысой развлекается?!

— Где ты видишь тыловую крысу? — поднимаясь из-за стола, спросил Пашка.

— Не с разведки же ты вернулся! Вон и сапожки сушить поставлены!

— Хаживали в разведку. Дальше что?

— А дальше то, — сказал Иван, заметив на столе молоко, — дальше то, что ты детей моих объедаешь. Чье молоко жрешь?

Пашка побагровел. Мордастый, как многие молодые солдаты, он стоял перед Иваном беспоясный, безвольно опустив большие руки. Постепенно краска отлила с его лица, и Пашка твердо выдержал ненавидящий взгляд своего противника.

— Неправда, не объедаю я твоих детей. Для них ношу — это верно.

— Господи, да всякий раз несешь! — засуетилась по избе Марья. — Да об этом вся деревня знает. То сахарку, то хлебушка, то консервов. Павел — добрый и о детишках заботится.

— Давно заботится? — с прищуром поинтересовался Иван. Лицо его было нехорошим, как во хмелю. — Когда мы с тобой в лес ходили, неужто прямо от него приезжала?!

Марья мучительно зарделась. Покраснел и Пашка. Покраснел от несправедливости слов Ивана.

— Ты вот что, — повышая голос, сказал Пашка, — ты разговор веди по-честному, без козьей ножки… Ты ее сердце не ковыряй!