Не любо - не слушай

Он покупает на золото. Профиль его коллекционированья – семейная миниатюра. Николай Степаныч Ильин, инженер, учился в Германии, как многие и многие. Служит у бельгийцев на паровозостроительном заводе в Луганске. Привел его доктор Теплов, с которым Софья Владимировна всерьез обсуждала, что бы еще продать. Решили поленовского Христа сохранить во что бы то ни стало. Загнать складень – парный портрет прадеда и прабабки Софьи Владимировны в очень дорогом обрамленье. Да еще два, должно быть, не менее ценных детских портрета – их старших сыновей, умерших в нежном возрасте. Пушистые головки, отложные воротнички. Павел Игнатьич побеседовал с орловским антикваром и через него вышел на покупателя. Тот сидит, поджавши ноги в ботинках маленького размера. Пьет чай, вспоминает с Александрой Ивановной Германию. Но доктор Теплов чует вещим сердцем, и то же самое шепчет Алеша брату: он увезет от нас Анхен.

Принцессу уводят в рабство. Почти окрепшая взрослая сила – дар Авдея Арефьича Пете – тут ничем не может помочь. Только хуже. Сорокапятилетний инженер и его девятнадцатилетняя жена отправляются не в Луганск – в Москву. Семейные портреты остаются у Софьи Владимировны вкупе с деньгами, чуть раньше за них заплаченными. То есть деньги уж розданы заимодавцам, просто портреты зять ей при отъезде вернул.

Холодный апрель без Анхен. Петя идет пешком из геодезического техникума. Бывает домой лишь по выходным, а так живет у тамошнего сторожа, он недоспасовский. Подождать – подвезут свои же. Деревня большая, тут бойкое место, общее оживленье в делах: разобрали и снова выходили несчастную барскую землю. Но Пете веселее в ходьбе – Авдей ссудил беспокойной силы. Деда уж нет в живых, у них это быстро делается. Дед подает бесчисленно много знаков присутствия. Вот пробился сквозь тучи и внуку как легкую руку луч положил на плечо.

У Анны Ильиной дочь в кроватке – Марина, и странные колыбельные мать Марине поет:

Там, в высоких теремах,

На железных на замках

Взаперти сидит одна

Мужа старого жена.

Караульщики кругом,

Сторожами полон дом.

Брови соболиные,

Речи соловьиные.

Брови и впрямь соболиные, а шубка из серой норки. Мужу всего сорок восемь – что, разве очень много? Смотрится в зеркало. На подзеркальнике две увядших розы в синем хрустале. У Анны две домработницы: кухарка Домна Антоновна и рыжая нянька Луша, убирают они вдвоем. Чтоб разогнать тоску, Анна Иванна учится у Домны Антонны готовить: блинчики с мясом, сырники, котлеты с тушеной морковью и суп жюльен – с зеленым горошком. Потихоньку посылает с оказией в Недоспасово сахар, какао, манку и сливочное масло. Денег ей в руки муж не дает. Анна занимает у прислуги чулки, что сама дарила, в ожиданье похода с мужем по магазинам – в центр. В короткой юбке и ботиках будет бежать на полшага позади Николая Степаныча к трамваю: у мужа на редкость размашистый шаг, при небольшом его росте. Луша любит Маришу, Домна Антоновна Анну, но время, сошедшее с рельсов, не любит их всех четырех. Дом на Ордынке набит чекистами и троцкистами – Анну с души воротит от любого мужского лица. Не в кого тут влюбиться, не обо что разбиться: в лифтовых шахтах сетки и во дворе кусты. Тебе уже двадцать два, неумная голова. Однажды посмотришь в зеркало – а это уже не ты. В зеркале отражается скупо поданная Москва: дом напротив и ясень, пожелтевший не до конца. Консерватория, театры… это где-то совсем не здесь. Лушенька, ну дай ей что тебе Бог на душу положит. Кашу так кашу. Кисель так кисель. Пробует перешить платье. Зачем – неизвестно. Домна Антонна кому-то открыла дверь. В зеркале отражается Петя – выросший, возмужавший, необычайно грязный и бесконечно свой. В Москве уже третий месяц. Как? почему не пришел? – Всё неопределенно… в институт еле взяли… геодезии и картографии… справка была, что работал год землемером, пока учился. Сейчас в общежитье. – Ступай скорей в ванную, а то возвратится муж. Возвратился… поговорить не успели. Ладно, хоть вымылся. За мытого двух немытых дают.