Не-места. Введение в антропологию гипермодерна

Талантливый британский автор Дэвид Лодж не так давно опубликовал современную версию поисков чаши Грааля, остроумно поместив ее в космополитический, международный и узкий мир лингвистических и семиотических исследований[55]. Юмор в данном случае социологичен: университетский мир является лишь одной из многих социальных «сетей», раскинувшихся по всей поверхности планеты и предоставляющих различным индивидам возможность перемещаться по уникальным, но удивительно схожим друг с другом маршрутам. В конце концов, это мало чем отличается от похождений странствующих рыцарей, и личные скитания как в мифах прошлого, так и в сегодняшней реальности исполнены если не надежды, то по меньшей мере ожидания.

* * *

Этнология всегда имеет дело с как минимум двумя пространствами: пространством изучаемого места (деревни, предприятия) и другим, более обширным пространством, в которое место вписывается и из которого исходят влияния и ограничения, оказывающие влияние на внутренний расклад местных взаимоотношений (народность, королевство, государство). Этнолог оказывается обреченным на методологическое косоглазие: он не должен терять из виду ни непосредственное место своего наблюдения, ни зримые границы его внешних окраин.

В ситуации гипермодерна часть этой внешней среды представлена не-местами, которые частично состоят из образов. Практическое использование не-мест на сегодня является примером беспрецедентного в истории опыта одиночества индивидуальности, объединенного с взаимодействиями между индивидом и властью общества, лишенными человеческого посредника (достаточно лишь объявления или инструкций на экране).

Этнолог современных обществ, таким образом, обнаруживает индивидуальное бытие во всеобъемлющей вселенной, которой он традиционно по привычке приписывал общие детерминанты, придававшие смысл конкретным конфигурациям или отдельным происшествиям.

* * *

Видеть в этой игре образов лишь иллюзию (постмодернистскую форму отчуждения) было бы ошибочно. Понимание реальности феномена никогда не ограничивалось анализом детерминант. Значимой в опыте не-места является его сила притяжения, обратно пропорциональная притяжению территории, гравитации места и традиции. Поток автомобилистов на трассах в выходные дни или в сезон отпусков; сложности, испытываемые авиадиспетчерами в управлении загруженными воздушными путями; успехи новых форм продвижения товаров очевидным образом свидетельствуют об этом. Но в пользу этого тезиса говорят и явления, на первый взгляд объяснимые стремлением защитить территориальные ценности или вернуть традиционные идентичности. Если иммигранты и вызывают столь сильное (и часто столь абстрактное) беспокойство у «коренных» жителей, то, возможно, в первую очередь потому, что они показывают всю относительность и шаткость постулатов, вписанных в землю: в облике иммигранта находят тревожащую и в то же время притягательную фигуру эмигранта. И раз уж мы вынуждены, глядя на современную Европу, констатировать возврат националистических движений, то, возможно, нам следует обратить внимание на те аспекты здесь, которые приводят к отвержению коллективного порядка: модель национальной идентичности очевидным образом может придать форму этому отвержению, однако индивидуальный образ (образ свободной жизненной траектории индивидов) придает ей смысл и движение сегодня – и, возможно, станет причиной ее ослабления в будущем.

В своих различных ипостасях, от убожества лагерей беженцев до демонстративной роскоши пятизвездочных отелей, опыт не-места (неотделимый от более или менее явного ощущения ускорения истории и сжатия планеты) на сегодня является одним из существенных компонентов любой социальной жизни. В этом заключается особый и, в конечном счете, парадоксальный характер того, что на Западе воспринимается как погруженность в себя, «погружение в кокон»: никогда доселе индивидуальные истории (в силу их неизбежной связи с пространством, образом и потреблением) не были столь увязаны с общей историей – проще говоря, вписаны в историю. Исходя из этого, возможны любые формы индивидуального поведения: бегство (домой или прочь из дома), страх (себя или других), но также интенсивность опыта (перформанс) или бунт (против установленных ценностей). Более невозможен ни социальный анализ, который мог бы избегать рассмотрения индивидов, ни анализ индивидов, который не учитывал бы пространств, сквозь которые они перемещаются.

* * *

Возможно, однажды придет сигнал с другой планеты. И тогда благодаря эффекту солидарности, механизмы которого этнологи изучали в малом масштабе, все земное пространство станет местом. «Быть землянином» наконец станет что-то значить. Пока же вызывает сомнение, что угрозы, которую мы навлекли на собственную окружающую среду, способны произвести похожий эффект. Общность человеческих судеб переживается в одиночестве и анонимности не-мест.

* * *

Завтра возникнет потребность – а возможно, она уже возникла – в том, что, несмотря на противоречие в терминологии, можно было бы назвать антропологией одиночества.

Библиография