Не мяукайте с неизвестными

– Ага, она и к сроку-то никогда не являлась: вечно у нее то колено ломит, то голова, то поясница.

– Благодарность должны ей выдать и денежную премию, – поддакнула Надежда.

– Насчет благодарности не знаю, а зарплату ей вроде прибавили, – рассмеялся Шурик. – А почему ты считаешь, что обязательно женщина в этом замешана? Там, конечно, среди сотрудников женщин больше…

– Да так, – уклонилась Надежда, хотя она совершенно точно знала, кто должен был вынести икону наутро после кражи.

Вера Мельникова, здесь и думать нечего. Как уж ее бандиты на это уговорили – неизвестно. Скорее всего, согласилась на криминал от полной безысходности. Муж бросил, квартиру пришлось продать, денег нет, из родных тоже никого не осталось, поддержать некому – хоть в петлю лезь. Вот она и сделала свой выбор. Только ничего не вышло: случай помешал, уборщица не вовремя на работу явилась. Тогда Вера и уволилась из музея от греха подальше. Или начальство музейное что-то заподозрило и велело ей увольняться, чтобы скандала не было.

– Надя, ты что задумалась? – напомнил о себе Шурик.

– Извини, – встрепенулась Надежда. – Хорошо так посидели, но мне пора.

– Я тоже уже опаздываю. Вот, возьми, пожалуйста, мою визитку. Значит, летом жду твоего звонка, лучше заранее номер зарезервировать. Или по мейлу информацию скинь.

На прощание они расцеловались. Шурик был настолько любезен, что довез Надежду почти до самого дома.

Таксист высадил ее возле высоких металлических ворот.

Она расплатилась, подошла к воротам, остановилась. Наверху раздалось негромкое механическое жужжание, камера внешнего наблюдения развернулась и уставилась на нее, как всевидящее око. Око бога. Нет, не большого, настоящего Бога, а местного механического божка, решающего, кого пропустить, а кого отправить прочь от этих ворот.

– Вы к кому? – спросил ее сухой, равнодушный голос божка.

Она назвала свою фамилию. Божок на минуту задумался, и в воротах открылась маленькая калитка.

Она вошла внутрь.

Территория клиники была уже тщательно убрана. Нигде не осталось следов снега, даже весенняя грязь почти просохла, открыв черную землю, исполосованную расческами граблей. Некоторые пациенты покрепче уже выбрались на улицу, ловили лучи весеннего солнца запрокинутыми лицами.

Она шла по дорожке к дверям клиники, оглядываясь по сторонам, невольно замечая этих полулюдей. Пустые, бессмысленные лица, равнодушные глаза тех, кто потерялся в этом мире, утратил смысл и цель жизни. Были здесь и другие, лихорадочно возбужденные, взволнованные каким-то бессмысленным, болезненным волнением. Те, кто не потерялся в мире, а попал на темную, неправильную тропинку, ведущую в пропасть, в темный лес кошмаров. Но таких людей здесь не выпускали на воздух, по крайней мере без присмотра санитаров.

Навстречу ей шел высокий молодой парень с выбритой наголо головой, с низким лбом и оттопыренной нижней губой, на которой сиротливо блестела розовая капелька слюны. Поравнявшись с ней, он широко открыл рот, показав большой темный язык, и замычал, словно пытаясь этим мычанием выразить какую-то мучительную и невероятно важную для него мысль.

Она невольно шарахнулась и испуганно завертела головой. Из-за широкого плеча парня показалась невысокая крепенькая санитарка, улыбнулась ей:

– Не бойся, он безобидный! – И тут же взяла своего питомца за локоть, повела куда-то в сторону и принялась уговаривать:

– Что ты, миленький, волнуешься? Все хорошо! Все ладно! Никто тебя не обидит!

Она проводила санитарку взглядом и подумала: «Может быть, именно о ней говорил тот человек?»

На пороге клиники ее уже поджидала приятная молодая женщина в голубом форменном халате. Улыбнулась ей, повернулась и повела по коридору первого этажа.

Она шла за медсестрой, глядя в ее беззащитный затылок в трогательных завитках светлых волос, и думала: «Может быть, он говорил о ней?»

Наконец медсестра остановилась перед белой дверью палаты, открыла ее своим ключом, отошла в сторону.

Она сама нажала на дверную ручку, вошла в палату.

В светлой, пронизанной весенним солнцем комнате было прохладно. В легком воздухе танцевали пылинки. Возле окна в кресле на колесах сидела худая женщина с усталым растерянным лицом.

Мама.

Она подошла к ней, наклонилась, коснулась щеки легким нетребовательным поцелуем, поправила выбившуюся прядь невесомых волос.

– Здравствуй, мама!

Худая женщина медленно, неуверенно подняла голову, удивленно посмотрела на нее и проговорила с едва заметным напряжением:

– Здравствуйте, девушка. Мы с вами знакомы?

– Да, мама, мы с тобой знакомы, – ответила она с бесконечной усталостью.

– Да, правда! – на мамином лице проступило смутное узнавание, как проступают сквозь редеющий туман очертания пейзажа. Мамины губы даже сложились в легкую, извиняющуюся улыбку. – Да, я вас знаю, девушка! Вы ко мне уже приходили и приносили мандарины. Вы мне принесли еще мандаринов?