Не много ли для одной?

И снова переживания, я очень болезненно отнеслась к его аресту. Мне почему-то думалось, что я виновата в его недисциплинированности. Стала ждать, что присудят. Днем и ночью ходила из Кировского в поселок Боровой и никогда мне в голову не приходило, что на меня могут напасть хулиганы или жулики. Я все свободное время думала, что он голодный и совсем исхудалый, избитый лежит на голых тюремных нарах. Мне подруга посоветовала сделать аборт и забыть навсегда такого мужа. Но я этого сделать не могла, человека в беде не бросают. Два месяца он сидел под следствием, а потом его осудили. Я и не знала, что его судят. Мне сказали, и я успела добежать до зала нарсуда, когда их уже повели. Он успел крикнуть, что ему дали три года и что будет отправлен в лагерь, где сможет работать на автомашине или на тракторе. Меня напугало его лицо. Ты, говорю, опух? Он рассмеялся. А конвоир зашумел. Так я тогда и не узнала: или он поправился, или опух с голоду. Вскоре кончилась война, в честь Победы дедушка Калинин дал амнистию. И опять мы вместе. Только теперь переехали к матери в поселок. Он устроился на работу, а я пошла в декрет. Сидела дома, ухаживала за ним, как за малым дитем, т. к. хозяйства у матери не было, а так заняться было нечем. Вот и была моя работа — проводить мужа, а потом что-нибудь приготовить на ужин хорошего. А он этого не замечал. Мне становилось тяжело, вроде кто-то сжимал мое сердце в кулак. Иногда я уходила в огород и горько плакала, но жизнь от этого не светлела, а поэтому пришлось применяться ко всему.

Девятнадцатого июля я почувствовала боль в животе, а до роддома километров восемь. Взяла с собой девочку лет десяти и пошли. Три дня я жила еще в больнице, но двадцать третьего июля в десять утра у меня появился Володя. Володя отличался от всех детей, он кричал день и ночь. Его прозвали деревенским парнем. Когда я лежала, муж с матерью приезжали. А когда выписали, они не приехали. Вот обидно было!

На второй день приехал его товарищ с матерью. С этого времени начались мои страдания. Муж напьется, уйдет с ребятами, я расстраиваюсь. Володя пососет грудь, тоже ревет по всей ночи, а иногда по всем дням. Я не знаю, как он не умер.

Вернулся с фронта свекор, устроился в детдом поваром, уж один пряник он всегда приносил. Но я не давала Володе, думала, что его можно испортить этим, а молока в грудях было мало, вот и морила дитя и сама не понимала, что извожу голодом своего любимого сына. Целый год он кричал. Обходила моя свекровка всех бабок, всех дедок, а Володя все ревет. Потом понимать, видно, стал, утих.

Я уже не работала. Куда от такого дитя, кто с ним согласится сидеть? Да и работа неподручна, за восемь километров. Я считала, что если замужем, да малый ребенок, то никто не осудит, если я рассчитаюсь. Тем более война кончилась.

Нас жило девять человек в одной комнатушке. Рядом стояли три койки. Красноармейка, которая жила с двумя детьми, среди нас, предложила нам искать квартиру. Мать с отцом рассорились, отец поехал в Воронеж. Мать выпросила квартиру в совхозе. Мы переехали в другую квартиру, которую дали матери. Сестра Степана заимела поклонника и ей в этой квартире показалось тесно. Она редкий день не устраивала скандала, не один раз летели мои вещи на улицу. Мне приходилось слушать неприятности со всех сторон. Сам — грубый, несознательный, мать его тоже ко мне с матерками. Получилось так, что вроде бы я одна виновата во всем.

Пришлось серьезно задуматься о своей будущей жизни, т. к. я опять забеременела. Я пошла искать человека, который сумел бы прервать беременность. Нашла женщину, которая сделала, что умела, и обещала: пройдет все нормально.

Ночь прошла для меня в муках, но никто в семье не знал моих мучений. Я сжала крепко зубы, но ни одного звука не проронила. Даже муж, спящий рядом, не знал, что со мной происходит. Утром, превозмогая страшные боли, я встала, накормила мужа и проводила. Конечно, если бы был он повнимательней, он сразу бы понял, что я не здорова. Но он считался только с собой и знал, что для него все должно быть готово, а как готовится и в каких обстоятельствах, он не знал и знать не хотел.

В восемь часов утра у меня открылось кровотечение. Вскоре проснулся Володя. Мать заругалась: что лежишь, одень ребенка! Но я ответила, что я не встану. Она, видно, поняла, сама одела Володю и стала готовить завтрак. А я все спокойно лежала, но с каждым часом все больше и больше теряя кровь, стала слабеть. В двенадцатом часу взглянула мать под занавес и, видно, напугалась. Она положила Володю в люльку, покачала. На счастье, тот быстро уснул. Мне сказала: вот тебе чистая рубашка, обмойся, я побегу за врачом. И она ушла, закрыв меня с сыном на замок. Я пыталась встать, т. к. я действительно лежала в луже крови, но только поднялась, тут же упала. Не знаю, сколько я лежала, но когда вошла в память, в квартире по прежнему не было никого и Володя спал. Я ползком добралась до койки, положила сверх всего свое старое осеннее пальто, которое попало под руки и опять легла.