Не/много магии

— Тюлени, — Ира морщится, как будто собирается заплакать. Кутается в серую шаль, кусает губы. Смотрит на нас так, как будто это мы подплыли ночью к танкеру и продырявили обшивку.

— Все там будем, — говорю я и заказываю ирландский кофе.

— Скучно, — Дима откидывается на спинку стула и пялится в потолок. — На работу устроиться, что ли?

Валера встает и аплодирует:

— Где же небо, падающее на землю? Ты, часом, время года не перепутал?

— Ничего я не перепутал, — голос у Димки сухой и бесцветный, как зимняя трава под снегом. — Кто же знал, что мы такие быстрые. За лето все успели. А сейчас, как раз, когда нужно веселье…

Он, не прощаясь, отодвигает стул, встает и молча идет к выходу.

Ира провожает его сухими глазами.

— Давай тоже пойдем? — она тянет Валерку за рукав. — Мне здесь холодно.

Он протягивает ей ключи:

— Подожди меня в машине, хорошо? Минуту.

Ира неуклюже выбирается из-за стола. Я только сейчас замечаю, что она беременна.

Подождав, когда она скроется за дверями, Валера наклоняется ко мне и шепчет:

— Ну, и что мне с ней делать?

— В смысле?

— Без смысла. Понимаешь, она чем дальше, тем больше с ума сходит. На полном серьезе строит планы. Выбирает страну для свадебного путешествия следующей весной — весной, черт побери! Рассуждает об обоях для детской и о цвете коляски.

Я молча кручу пальцем у виска.

— Вот и я о том же! Он же даже родиться не успеет…

— Он?

— Или она, я не знаю. И узнавать не хочу. Чтобы не привязываться. Меня все это давит, понимаешь? Ужасно давит. Как будто между плитами. С одной стороны — мы же с вами все решили, приняли, успокоились… А с другой стороны — это какое-то неожиданное невозможное будущее, ребенок. И Ирка, предательница, кто ж мог знать, что ей гормоны настолько в голову ударят?!

Что я могу сказать. Я молча пожимаю ему руку, понимающе молчу. Он встает и медленно, нехотя идет к выходу.

В следующую субботу Дима мне не звонит. Впервые с мая. Я жду до семи вечера, потом сам набираю его. «Абонент недоступен».

Делать все равно нечего, поэтому я обуваюсь, натягиваю пальто и, натянув на глаза уже зимнюю шапку, отправляюсь к нему домой. Там застаю плачущую мать и, судя по количеству полицейских, все местное отделение.

Передозировка героином, если оценивать по состоянию тела — мертв уже несколько дней. По полу вокруг тела равномерно рассыпан белый порошок.

* * *

Следующий этап изготовления шоколада — растирание перемолотой крошки между жерновами и превращение ее в густую, вязкую массу, на основе которой и изготавливается какао-порошок путем гидравлического прессования шоколадной массы, удаляющего из нее избыток жира. В шоколаде-сырце его содержится 54 %, а в какао-порошке 10 % и менее.

* * *

— Сказали — послеродовая депрессия, — Валерка вертит незажженную сигарету в руках, крошит табак на скатерть. — Нынче повеситься на простыне в палате — это называется послеродовая депрессия.

— А ребенок что?

— Девочка-то? Лежит в какой-то этой… — он водит рукой по воздуху, вспоминая слово, — кювете, что ли. Недоношенная родилась. Наверняка умрет. Как и все мы.

— А ты как?

— Я-то? Ничего. Решил не тянуть до декабря. Димон ушел, но принципы его остались. Live hard — die hard. Приятель звал в Хабаровск на выходные. Там какая-то тусовка стритрейсеров. Уж я постараюсь отжечь.

— Чтоб назад не пришлось возвращаться?

— Сечешь, — он достает из кармана пятитысячную купюру. — Я заплачу. За нас с тобой, и за отца-основателя, ну, и за девочек. Ничего такое лето было, согласись? Пассионарное.

— Угу, — я давлюсь лимонной кожурой, закусывая коньяк. — Удачи.

— Тебе тоже. Сдохни красиво.

* * *

В первую неделю декабря город накрывает метелью, дорожные службы опять не готовы к зиме, мост не достроен, поэтому Владивосток тихо стагнирует под метровым слоем снега. Я взял отпуск и почти не выхожу из дому. Днем пью, а ночью смотрю сны. Те самые, про людей на тротуарах, и про фрагменты на решетке, и про пресс, под который нас всех затягивает. Можно сказать, выбираю себе участь.

Валеру раскатало по дорожному полотну на сто с лишним метров. Шустрые любители сенсаций выложили видео с его аварией на you-tube. Год назад меня бы наверняка стошнило от увиденного, но сейчас я спокоен как удав.

Хотя, когда календарь подходит к двадцатым числам, я начинаю нервничать. Малодушно раздумываю о путях отступления и мечтаю, чтобы апокалипсис не наступил. Трачу всю заначку на дорогой алкоголь и ухожу в самый роскошный запой в своей жизни. Как говорится, и пусть весь мир подождет.

* * *

Когда я открываю глаза и вижу над собой белый потолок — и людей в белых халатах — у меня возникает два варианта, что бы спросить. Прикинув, что в раю наверняка нет бэушных капельниц с железными стойками времен второй мировой, судя по ржавчине, интересуюсь:

— Какой сегодня день?