( Не ) мой ребенок

— Он самый, — кивает тот с самодовольным видом. — Я приехал за своей женой и я ее забираю! А ты лучше свали подобру-поздорову, пока в рыло не получил…

Я. В рыло. Ну-ну…

Я бы, может, и испугался, будь мне лет шесть-семь. Но детдом — это место, где отучивают бояться.

— У меня для тебя новости, придурок, — шиплю на выдохе. — Вы в разводе! Мира никуда с тобой не поедет.

Вижу, как его морду перекашивает от бешенства, глаза делаются дикими. И тут он бросается на меня со скоростью взбесившегося енота.

А мне того и надо… Легко ухожу от удара, ловлю его морду хуком справа. И вот Горцев уже летит по другой траектории. Теперь приходит моя очередь броситься на противника.

Перевоплощаюсь в одну секунду, раз и я уже будто не взрослый я, уважаемый человек, глава отдела информационных технологий преуспевающей фирмы. Мне будто снова восемнадцать, лезу в драку как молодой голодный хищник, который во что бы то ни стало должен защитить свою территорию.

Я много в жизни дрался. Детские потасовки не в счет. Что могут сделать дети? Расквасить нос, выбить молочный зуб. А вот когда чуть повзрослел, стычки стали куда серьезнее.

Перед глазами до сих пор стоит сцена, которая намертво врезалась в память. Как-то трое старших зажали двенадцатилетнего меня ночью в сортире, хотели отобрать кроссовки, которые мне чудом достались от спонсора. Не знаю, зачем, ведь они им все равно были малы. Наверное, хотели продать.

Как сейчас помню — белые кожаные кроссовки с зелеными полосками по бокам. Удобные, с модной застежкой сбоку.

Я не отдал.

Первому врезал башкой в живот, а когда двое других меня скрутили, цапнул одного за голень, благо тот был в шортах. Меня отпустили, я поднялся, но через пару секунд меня снова свалили на пол, а потом начали пинать. Я лежал скрюченный, защищал руками голову, а потом резко дернулся, схватил одного за ногу и повалил. Тот пацан треснулся об стену, а я подскочил, повис на втором, смачно вгрызся в его ухо, да так, что потом ему это ухо зашивали. До сих пор иногда чувствую во рту металлический привкус чужой крови. Третий сбежал. В той драке мне сломали ребро и разбили лицо.

Больше ко мне никто не лез.

В студенческие годы также пришлось помахать кулаками, чтобы никакая шваль не смела забираться ко мне в комнату в общаге, где я жил, пока не получил квартиру, и тырить добро, на которое я горбатился за гроши.

Драться со мной один на один — бесперспективное занятие, если ты не чемпион по боям без правил. Я умею постоять за себя, недаром до сих пор почти каждый день бегаю, отжимаюсь, держу себя в форме. Всегда готов.

Состояние драки — особый вид наркотика. Я понимаю, почему некоторые этим живут даже во взрослом возрасте. За какие-то доли секунды реакции обостряются в разы, ты становишься улучшенной версией себя.

Мы с Горцевым очень быстро валимся на пол, я сразу совершаю удачный переворот и вот уже сижу на противнике. Привычно тону в адреналине, а мой кулак живет своей жизнью. Вминаю его раз за разом в морду этого самодовольного урода, а он уже даже не сопротивляется.

Кое-как заставляю себя остановиться. В драке важно уметь остановиться.

Слезаю с противника, вытаскиваю ремень из его же джинсов, переворачиваю его на живот и вяжу руки. Тот в полубессознательном состоянии — похоже, я обеспечил ему сотрясение.

Встаю и поднимаю с ковра выроненный во время драки телефон. Набираю номер одного нужного человека.

— Здравствуйте, Виталий Евгеньевич, — говорю на удивление спокойным голосом. — Мне нужна транспортировка одного типа по месту проживания. Он пробрался ко мне в квартиру, и у нас состоялся неприятный разговор, так что ему нужно разъяснить, чтобы в Москву больше не совался и забыл имя моей невесты.

Валерий Евгеньевич Люхт — владелец агентства по безопасности и мой хороший знакомый. Я очень помог ему в свое время, так что за ним должок. Он не спрашивает детали. Они ему не нужны. К тому же я не тот человек, который будет трезвонить по пустякам. На самом деле это первый раз, когда я к нему обратился за помощью.

Проходит каких-то пятнадцать минут, и в квартире появляется пара ребят в черной форме. Я растолковываю им, что тут случилось, и они забирают Горцева. Провожаю их до лифта, а потом возвращаюсь в квартиру.

Подхожу к двери в спальню и некоторое время просто смотрю на коричневую деревянную поверхность, на золоченую ручку. Нехотя тянусь к ней и наконец открываю.

— Глеб! — Мира стоит за дверью.

У нее в лице ни кровинки, щеки залиты слезами, глаза влажные.

Еще недавно я бы тут же сгреб ее в объятия, долго успокаивал, целовал зареванное лицо. Но не теперь. Ее слезы меня не цепляют. Почти…

За каких-то полчаса Мира перестала занимать в моем сердце львиную долю места. В груди все будто одеревенело, я к ней больше ничего не чувствую.

— Ничего не хочешь мне сказать? — спрашиваю на выдохе.

— Хочу! — Она тут же принимается кивать.

— Я слушаю… — говорю, опершись плечом о дверной косяк. — Хочу в подробностях узнать, что здесь делал этот тип.

— Глеб, я об этом и хотела с тобой поговорить… — восклицает она с виноватым видом.