Не на месте(СИ)

Мароа-старший - длинный, тощий и вечно хворый старикан. Немощная его кротость напрочь отбивает у учеников охоту его огорчать. Он так вздрагивает от каждой ошибки, что, кажется, сейчас рассыплется. Брат его, который Псарь, мужик еще нестарый, бойкий и из себя видный. Хотя и болван. Это я вам как купеческий сын говорю: чтобы у князя под крылом, да с таким знатным товаром и продолжать бедствовать - полным олухом надо быть.

А еще есть дочка Мароа-старшего. По тирийским меркам она-то и есть Псарь, глава семьи. Но у нас этого бабского верховенства не признают, поэтому она мотается между псарней и щенятником, разводит, воспитывает, блюдет породу - а Псарем считается ее дурень-дядюшка. Еще она ведет дом и помогает отцу с учениками. Зовут ее Улле. Уллерваэнера-Ёррелвере - переводится как "Нареченная-Солнца", это какое-то идиоматическое выражение. Она вовсе не дылда, а кругленькая и ладная. У нее голубые глаза, белокурые косы "баранками" и ямочки на щеках. И хоть годами она уже перестарок, от ухажеров нет отбоя.

Бог весть, что нашим так нравятся в тирийках. Все знают, что в постели они - бревно бревном, бесчувственные. Однако что-то в них есть: запах особый, характерный откляченный задок, молочная кожа... Бате вот нравится. Кто попроще, на них даже женятся. А что? Тирийки домовитые, не блудливые, а что к мужикам своим относятся, как к большим детям, так оно даже и проще.

***

Невысокая калитка, дорожка выложена ракушечником, хрустит под ногами. Белый домик, резные ставни. Мерзкий огнецвет в самом цвету.

Я дышал в ворот, чтобы не расчихаться, но все равно чихнул раз пять. Из-за дома ответило дружное тявканье.

- Здравствуйте! - крикнул я.

Снова тявканье и - издалека:

- Да-да, входытэ, мастэр Ыруун.

Вообще-то, Ируун (эт' фамилия наша), но у тирийцев нет звука "и" и еще нескольких, и выговор получается чудной. Да и Тирия их на самом деле Тэрьёларёлле - "Страна Матери", бабья власть. Тирийки всегда сами выбирают себе мужчин, и Улле выбрала забулдыгу Арту Медника...

В доме пахло свежевымытыми полами, но запах собак, рыбы и больного старика до конца не выветривался. На стене против входа нелепо торчал кругляк медной чеканки - Уллин портрет. Очередной. И когда он только успевает...

- Рад видеть мою госпожу в добром здравии, - прогундосил я и чихнул в рукав еще разок-другой.

Улле вытерла руки, сощурилась, от улыбки проступили ямочки.

- Давненько вы не показывались, дружочек.

О, она меня обожает. Как же, лучший ученик, гордость ее. Не "твоя-моя-почем-товар", а здоровенный кусок из Онаэсса, сборника поэм ихнего, перевел и даже вполне недурно. А толку?..

Мы пошли к морю. Бродили, болтали. Это уроки у нас так проходят. У Улле все не как у людей: ученики то песенки тирийские поют, то в слова играют на щелбаны, а ошибки она смешно передразнивает. Но то дети. Мне же полагаются стихи и беседы.

Я на ходу спрашивал попавшиеся в тексте незнакомые слова, слету запоминал значение: голова-губка, раз услышал - впитал. Потом мы уселись рядышком на пирсе. Улле близоруко потыкалась в принесенные мною переводы, тряхнула головой:

- Сдаюсь! Ваш почерк - это нечто, - протянула обратно: - Прочтете?

Я отстранил бумаги:

- Не надо, я и так помню.

Оттарабанил все до запятой. Улле мечтательно улыбнулась:

- Мой друг, вы явно дозрели до Лоатэттарэ. У него изумительный слог! Хотя и сложноватый, - и опять сощурилась: - Последняя ступень к совершенству. Вы готовы?

- Не вопрос.

- Пойдемте в дом, я дам вам книгу.

- Она уже у меня, госпожа Мароа, - я усмехнулся. - Вы ж мне ее месяц назад дали.

Улле закрыла лицо ладошками и расхохоталась. Она вечно умудряется заблудиться в трех улицах, путает имена и числа, а по-герски изъясняется так, что уржаться можно. Впрочем, с нее станется и нарочно коверкать - чтобы ученики не чувствовали себя такими уж косноязычными...

- О чем вы думаете, глядя на эту красоту? - спросила Улле, указывая на море.

Я хотел загнуть чего поромантичней насчет русалок и как чудесно скользить в прохладной толще вод... Но неожиданно выдал совсем другое. Вечная моя беда: мимо-думки эти...

Со стороны гавани тянуло вкусным дымом, там стояли рядом разномастные корабли, и меж сваленных грудами тюков и бочек люди из разных краев торговались и играли в кости, вместе глыстали вино, закусывали, травили байки...

- О том, что эта мирная картина обманчива, - сказал я. - Стоит закрыть глаза, и возникает чувство, будто за спиной собираются тучи, наливаются чернотой, словно близится гроза...

Улле восхитились поэтичностью образа, а мне вдруг стало не по себе. Ощущение надвигающейся угрозы, неотвратимости, обреченности... Но тут Улле вдруг выронила бумаги, их потащило ветром по берегу, мы бросились их ловить, и тучи мигом рассеялись.

***

Днем я опять ошивался на ярмарке, совершенствуя свои познания, а после ужина засел в библиотеке.