Не наше дело

— Время вам до утра. Как только ночное солнце начнет подниматься вверх, вы должны дать ответ.

— Скажи Торбьорн, вы можете обещать, что до суда с этими людьми ничего не случится и что мы сможем присутствовать на суде и иметь право выступить в их защиту?

Торбьорн поднялся с облюбованного им камня.

— Слово начальника стражи. Эти люди все время будут под моей защитой.

— Хорошо, скажи мне еще вот что: вы сможете отличить рану, нанесенную ножом от следа, который мог бы оставить гарпун Алрика?

— Да проще простого, — усмехнулся Торбьорн, — для этого даже врачевателя звать не нужно, это может сделать каждый.

Я кивнул. И прошептал на ухо Ларсену:

— Все не так плохо, невиновность Дитриха мы докажем.

— Да, но как быть с Зиверсом? — озабоченно прошептал в ответ Матиас.

— Его мне не жалко. Предложим, чтобы его посадили в лодку, как это делают со всеми преступниками.

— Вы хотите, чтобы он умер в море, — округлил глаза Ларсен.

— Матиас, не тупите, дадим ему маячок, и в первый же день его подберут норвежцы или кто тут есть рядом. Свяжитесь с ООН, они что-то придумают.

— Хорошо, — Ларсен повернулся к ждущим ответа бородачам, — утром мы дадим ответ, и думаю, мы согласимся. Мы хотим решить все мирным путем.

— Вот и славно! — воскликнул Торбьорн.

Ульрих лишь надменно кивнул.

Договаривающиеся стороны, каждая вполне довольная собой, уже собирались расходиться, как неожиданно со стороны перевала донеслись тревожные крики.

— Что там творится?

Торбьорн недоуменно всматривался в укрытые туманом скалы. Из серой пелены выскочило несколько человеческих фигур. Эти фигуры стремительно приближались к нам, издавая отчаянные вопли.

Готфрид смотрел вслед Торбьорну и Ульриху до тех пор, пока их спины не растворились в тумане. Затем он подошел к установленным на ровной площадке среди скал нескольким креслам. Все они пустовали за исключением одного, которое занимал Верховный хранитель.

— Мы напрасно теряем время. — Ладвик недовольно хмурился.

— Мы пытаемся сделать так, чтобы не погибли люди, — убежденно ответил конунг, усаживаясь в кресло, — и наши люди тоже. Неужели ты думаешь, мы сможем одержать легкую победу?

— Победа, какая бы она ни была, в любом случае лучше поражения, — вспыхнул первосвященник, — иногда, конунг, мне кажется, что ты готов сдаться без боя.

— Вот как? — усмехнулся Готфрид. — А тебе не кажется, Хранитель, что ты лезешь не в свое дело. Я же не учу тебя, как читать проповеди.

— Долг Хранителя — защищать веру наших предков, защищать устои, на которых покоится наше существование.

— Именно, что покоится, — воскликнул Готфрид, — не пора ли ему проснуться?

— Проснуться? Что значит для тебя — проснуться? — Ладвик взволнованно вскочил со своего кресла. — Разрушить все, во что мы верили? Я много разговаривал с ними, с их Ларсеном, а последние дни с этим мальчишкой. Если мы откроем для них остров, мы уничтожим все, что у нас есть. Не будет больше спокойной и тихой жизни, не будет уважения и порядка, не будет наших богов.

— Вот как ты заговорил, Ладвик. — Конунг удивленно смотрел на мечущуюся фигуру Верховного хранителя.

Мне казалось, что раньше ты относился ко всему спокойнее.

— Раньше я верил, что ты образумишься. Я надеялся, что хотя бы смерть Алрика заставит тебя задуматься. Если чужаки убивают тех, кто мешает их планам, что будет со всеми нами, когда их на острове станет больше?

— И давно ты решил, что Алрика убили именно люди с Большой земли?

— А разве в этом есть сомнения, Готфрид? — Ладвик подскочил к сидящему в кресле конунгу. — Разве, напав на тебя, чужестранцы себя не выдали? Что тебе непонятно, конунг, что вообще здесь может быть непонятно?

Готфрид задумчиво погладил окладистую бороду, огляделся. Поблизости никого не было, только Свен что-то выговаривал нескольким стражникам, но и они находились достаточно далеко, чтобы слышать их разговор с Ладвиком.

— Что мне непонятно, Хранитель? Хорошо, я скажу тебе, надеюсь, ты все сможешь мне разъяснить. Мне непонятно, чью метку ты отдал стражнику тогда на площади? Я ведь не посылал к тебе стражу, и даже если ты пришел на площадь сам, как ты говоришь, по зову сердца, метки у тебя быть не могло.

— Это все, что тебя интересует, конунг? — холодно спросил Ладвик.

— Есть еще кое-что, — отозвался Готфрид, — если общее число меток сошлось, значит, ты отдал стражнику чью-то чужую метку. Кто это, Ладвик? Кого не было в тот день на площади?

— Я отвечу тебе, конунг, — Хранитель задумчиво вглядывался куда-то вдаль, где сквозь туман местами проступали черные вершины скал, — более того, я покажу тебе этого человека. Смотри, вот он!

Ладвик указующе протянул руку. Готфрид встал, чтобы лучше разглядеть, на что именно показывает Верховный хранитель. Вылетевшая из тумана стрела насквозь пробила ему горло. Готфрид захрипел и, откинувшись назад, непременно упал бы на землю, если бы стремительно среагировавший Ладвик не усадил его обратно в тяжелое кресло.

— Ты хотел узнать правду, конунг? — Ладвик склонился к уху еще живого, но не способного произнести ни слова, Готфрида. — А зачем она тебе? Порой правда слишком тяжела, чтобы с ней жить.