(Не)настоящий парень

И только после этого удостаивает меня взгляда. Вопросительного такого, с одной приподнятой бровью.

— Оденься! Застудишься, — упираю руки в бока и громко фырчу. Ну что за раздолбай! Первое правило весенних работ — не перегреваться, второе — не переохлаждаться. Завтра же с насморком сляжет!

— Жарко вообще-то, — отводит взгляд в сторону, складывая в руках головной убор с моего плеча. — Я тут, знаешь ли, не променад по набережной устраиваю, — колко комментирует.

Это ещё тут при чем?

— Я в курсе, — приглушённо шиплю. — Но, если завтра ты сляжешь с температурой, меня не вини! — круто разворачиваюсь на пятках, так, что коса в лицо бьёт, а земля под ногами в стороны рассыпается, и вышагиваю к дому.

На пути вырастает папа.

— Не боись, дочь, спасу работничка! — весело подмигивает мне.

— Да пофиг, — говорю от злости и шагаю дальше к дому.

Но не пофиг, конечно. Если этот идиот заболеет, придется его лечить, а это минус работник на участке. Два. Потому что мне придется за ним ухаживать. И тогда ради чего все это затевалось?

Так бы и врезала ему по его равнодушной морде!

Захожу в дом, громко хлопая дверью. Раздражена. Злюсь. Бесит!

Мимо пробегают два громких сорванца, разнося по дому нецензурные крики.

Захожу в комнату, сестра сидит в кресле, укачивая мелкого на руках, и смотрит в одну точку на стене.

— Там твои… такими словами общаются, — говорю ей.

— От меня его и услышали, — устало говорит она. — Быстрей бы старший в школу пошел, честное слово, сил уже нет их разнимать.

— А чего ты их в садик не водишь?

— Тамара Петровна на больничном. Умудрилась ногу сломать, прикинь. Лежит дома теперь, балду гоняет, а мы тут мучайся с этими, — кивает на пролетающих мимо детей. — Могла бы и выйти, нога — это не болезнь вообще.

Я закатываю глаза и разворачиваюсь в сторону кухни. Все у нее вокруг виноваты.

Вот интересно, она и раньше была такой, просто я не замечала, или это третий ее так подкосил?

Мама на кухне как раз нанизывает мясо на шампуры, я мою руки и присоединяюсь к ней. Медитативное занятие в тишине меня немного успокаивает.

Хотя, кого я обманываю, раздражение все ещё плещется густой жижей на дне моего самообладания. Знать бы ещё от чего.

Мы выходим во двор с целым тазом мяса, папа как раз обдувает угли. Ни Пашки, ни Вовы на горизонте нет. Культиватор и садовые инструменты уже убраны, солнце как раз стало скрываться за домом. Ещё светло, но необычная для мая жара пошла на спад.

Надеюсь, Вова последовал моему совету и приоделся.

Хотя по фиг. Да.

Но взглядом все равно ищу его силуэт. Может, он уже в доме, моется, после тяжёлого трудового дня? Или в сарае утварь расставляет?

— А где Вова? — не выдерживаю и спрашиваю у папы.

— В погреб послал его с Пашкой. У меня там перцовая настойка припрятана, чтоб разогреть иммунитет твоего задохлика, — весело говорит он.

В погреб. Вову. Черт возьми.

Бросаю шампуры обратно в миску, вытираю на ходу руки о фартук и бегу к подвалу. Но поздно. Вова уже выбирается оттуда весь в пыли (явно зарулил не в тот закоулок), бледный (встречи с мышами не избежал) и с круглыми от страха глазами (свет, видимо, Пашка там не включал, знает же погреб как свои пять пальцев).

Пашка, к слову, вылезает следом с бутылкой ноль семь, на которой корявым почерком папы написано что-то, отдаленно напоминающее «перцовка». Закрывает дверь на щеколду, похлопывает Вову по спине, отчего последний слегка пригибается к земле.

— Следующая экскурсия завтра, — бодро оповещает муж сестры.

— Я, пожалуй, пропущу, — хрипит Курт.

Находит меня взглядом и передаёт им всю боль, которую сейчас испытал.

Бедный. Надо было его предупредить, чтобы не совался туда со своей фобией. Хотя мог бы и сам догадаться, откуда папа в прошлый раз целую банку грызунов притащил!

Пашка оглядывает нас двоих скользящим взглядом, усмехается и топает за угол дома к родителям. Мы с Вовой остаёмся наедине. И это странно. Весь день сегодня — странный.

Между нами повисает тягучее молчание, я даже не знаю с чего начать. Обняла бы его, дав выпустить воздух из напряжённых лёгких, но не решаюсь. Делаю несмелый полушаг вперед, а потом снова назад, качнувшись. Закусываю щеку изнутри.

Наверное, ему моя поддержка и не особо нужна. Он же не делает этот шаг навстречу, даже не смотрит на меня, теребя пальцами переносицу.

— Надо выпить, — приглушенно произносит он, наконец.

Огибает меня и размашисто шагает в том же направлении, в котором только что скрылся Пашка.

После тяжёлого трудового дня — не очень хорошая идея.

Не очень.

* * *

— Да бросайте его здесь, муравьи дотащат!

— Папа!

Подставляю плечо лыко не вяжущему парню и умоляюще смотрю на Пашку. Тот, конечно, тоже не крепко стоит на ногах, но хотя бы имел мозг проспиртовываться после еды, а не до, во время и после.

— Вова! — возмущаюсь, когда нахальная рука ложится мне на грудь и бесцеремонно ее сжимает.

— Заюше не нравится Вова. Заюша любит пижонов, — просыпается попугай Попка в этом вусмерть нажратом теле. О, боги, что он несёт! Хорошо, что понять его без субтитров могу только я.

— Шагай, алкоголик, — подталкиваю его.