Не наступите на жука

— Добрый, добрый Алмаз! — причитал Хворостухин. — Детей любит! Маму мою! Жену! Не было случая, чтобы он тронул кого, укусил! Хотя может любую кость перегрызть! — И Семен Семенович почему-то показал на свою руку в районе предплечья.

— Друг! Ты про кобеля? — сообразил Федя.

— Бульдог!.. Альбинос!..

— Белый?

— Белый!

— Хвоста нету?

— Нету!

— На морде пятнышки? Тут и тут?

— Да!!!

— Не видел, — говорит Федя.

Хворостухин, сжигая свои корабли, засунул какао в карман.

— Шучу! — сказал Федя. — Был бульдог.

— Добром прошу, выключи радио, — попросил Хворостухин.

— Не могу, — сказал Федя. — Я плачу за радио, поэтому я слушаю все, что передают.

— Но как ты его заманил? — недоумевал Хворостухин.

— Секрет на секрет. За мной все собаки увязываются. А я их переправляю. Дружку своему — Фиме Придорогину.

— Как ехать к Фиме? — спрашивает Женька.

— Какао вперед!

Хворостухин отдал.

— По Казанской дороге. Деревня Слизнево. Но уговор: Фиму Придорогина не бить!

Федя — бархатные губки был настоящим другом.

глава 2 Животное! Назад к природе!

Сели в электричку. Женька у окна. Хворостухин рядом. Повеяло свободой.

Я люблю отплывать, менять курс, переезжать с места на место, а то надоедает один и тот же вид из окна. Особенно хорошо лежать на верхней полке в пароходе, поезде или лететь в самолете, когда мимо окон проплывают незнакомые дома, реки, облака. Вот это я люблю. Мне нравится плыть, и плыть, и плыть, и ощущать, что пропускаешь школу.

Конечно, влетит за это дело: на ночь глядя — в какое-то Слизнево. Надо было Юрику позвонить. Он поехал бы с ними. Мало ли! Банда ведь! Разветвленная банда!

Темнеет. А Семен Семенович задиристый, но хилый. Он сам признался: «Я, Жень, чуть какая опасность — цепенею и все. И ничего не делаю». Сможет ли она его защитить, если что?

В интернате будут песочить — ладно. Кто это сказал? Главное, не забиваться трусливо в угол, подвиг за подвигом, вот и не узнать мир!

Вся Женькина семья склонна к подвигам.

Дедушка, папин папа, в Женькины годы вовсю уже бился на баррикадах. Была как раз революция девятьсот пятого года.

Папа — лавинщик! Палит по лавинам из пушек.

Мама восхищается героическими личностями. Читает газету и говорит папе:

— Надо же! В девяносто девять лет человек покорил Фудзияму! Я могла бы влюбиться в такого! А ты мог бы полюбить женщину, которая в девяносто девять лет покорила Фудзияму?

— Ну конечно, — ответил папа, — Фудзияма — это же не хухры-мухры!

Юрик вообще «профессиональный герой». То на Севере из ледяной воды вытащил двух утопающих детей! То в деревне вытащил коров из горящего коровника. А однажды спас от смерти Женьку, когда она в лодке подавилась огурцом. Другой бы растерялся, а Юрик — нет. Он взял ее за ноги и так стал трясти, что огурец вылетел и упал в воду!

— Алмаз, Алмаз, на кого ты меня покинул? — бормочет Хворостухин. — Мы с ним на день не расстаемся! Я в санаторий в Анапу приехал с ним по профсоюзной путевке. Они: «Мы не принимаем с собакой». А я им: «Куда же я ее теперь дену?» Они: «Да куда хотите. Снимите ей квартиру». Я снял ему комнату с видом на море.

«Алмаз, Алмаз, — думала Женька. — Хоть бы ты жив был!.. А то Хворостухин свихнется. Чтобы их всех скособочило, кто убивает собак!»

Платформа пустынная. Снег под ногами скрипит. Зашагали к огням по сосновому лесу. На каждой ветке — высокий столбик снега. Тень корабельной сосны раскачивается на снежной дороге.

Деревня какая-то глухая, не тронутая прогрессом. Заборы, заборы… В огородах копны сена под снегом, как спящие мамонты. Дым из труб валит прямо к звездам. В целом мире не найдешь такого звездного неба, как над деревней Слизнево, над домом двадцать три по улице Каракозова, где проживает ужасно подозрительная личность — Фима Придорогин.

Темень. Холод. Сарай на замке. Не дозовешься никого, не докричишься, если бандиты окажут сопротивление. А кому им сдаваться-то? Хворостухин от одной лишь таинственной слизневской атмосферы заранее оцепенел. Стоит на крыльце ни жив ни мертв. Хорошо хоть они небезоружны! Женька нащупала в кармане пугач: трубку, набитую серными головками от спичек с гвоздем на резинке. Крайне опасная штука, может даже палец оторвать, правда, самому стрелку.

«Вот оно, — думала Женька, влево и вправо устремляя взор, горящий подозрением, — гнездо преступников. Нашла! Эх, не готовы они с Хворостухиным брать сейчас банду. Надо бы подкрепление! Но придется пойти на риск. Для бедолаги Алмаза каждая минута дорога».

Тук-тук-тук, — робко постучал Хворостухин.

Открылась дверь. Вышел коротко стриженный человек в тренировочном. Во всем его облике было что-то от марсианина, как мы это, земляне, себе представляем.

— Гражданин Придорогин? — спросил Семен Семенович, отчаянно струсив.

— Ну Придорогин, — ответил Придорогин.

— Алмаз, бульдог мой, я извиняюсь, не у вас?

Вместо ответа Придорогин ударил Семена Семеновича в лицо лучом карманного фонарика, от чего тот вконец оцепенел. Женькин выстрел из пугача, который разбудил бы и покойника, не произвел на него ни малейшего впечатления.