Не обижайте Здыхлика

Вот когда Сестренка была еще как слепой котенок, мяукала в своей кроватке, писала когда хотела и не туда, куда нужно, и вообще была такой глупой, что я уж думал, она такой и останется навсегда, мама была как на фотографиях, хотя и не совсем. У нее были волосы как из золота. А что такое золото, я-то уж знаю, у мамы тогда еще было такое кольцо, специально из золота, оно было цветом как пиво в бокале. Мама с папой тогда часто покупали пиво, и бокалы у нас еще были. Они были как тюльпаны. Правда, тюльпаны – они, если их швырнуть о стену, не заплачут и не разобьются. Они просто тихо обидятся и завянут навсегда.

Вот и мама стала вянуть, как тюльпаны. И волосы у нее посерели и стали выпадать и теряться, а если и находились, обратно уже не прирастали. И под глазами появились синяки, которые никак не проходили, не то что раньше. Раньше, когда папе было плохо и он добирался до мамы, у нее тоже становились синяки – такие пятна, которые появляются, если тебя обижают, но они потом желтели, и это значило, что скоро все пройдет, как будто папа и не злился на весь мир и не обижал маму. А тут у нее так посинело под глазами, что и не проходило. Наверное, это ее обидел Тот, что всю свою жизнь злится на мир. Он злится и злится, а маме хуже и хуже. У нее лоб сморщился, и щеки сморщились, и глаза стали злые и маленькие. И чтобы ей стало хорошо, она уже должна была пить водку, потому что пиво ей было как вода. От него она не забывала плохое и не вспоминала хорошее, и не переставала видеть нас вокруг себя.

Вот такой мамы у нас нет на фотографиях. Потому что фотографии ведь просто так не сделаешь. Тут нужна специальная штука, у которой есть волшебная кнопочка – нажимаешь на нее, и из штуки вылезает такое как будто как в кино у стрелялок, только широкое; нажимаешь на другую потом кнопочку, и штука чирикает и иногда еще вспыхивает понарошку, и потом кто-нибудь из наших старших идет к людям, которые знают, как доставать из штуки фотографии. Она ведь не просто так чирикает, она запоминает. Широкая стрелялка смотрит, а чирикалка запоминает и рисует картинку, которая совсем как в жизни. Если ее направить на маму, которая сидит и смеется, то штука точь-в-точь зарисует, как мама сидит и смеется, и сразу любому дураку будет понятно, что это мама, а не кто-нибудь другой, не папа, например. Я ни в жизнь так рисовать не умел, чтобы было похоже, но один наш с Сестренкой старший брат, которого еще пускали в школу каждый день и который поэтому здорово рулит во всяких науках, мне по секрету сказал, что штука рисует светом. Наверное, поэтому у нее так клево получается. Поди тут плохо нарисуй, когда тебе сам свет помогает.

Он очень крутой, этот наш старший брат, он живет в другом доме и обалдеть как красиво называется – электрик. Он давно уже уехал в какой-то совсем другой город, потому что тут у нас ловить нечего. А ему уж так хотелось чего-то ловить.

Ну вот, когда мама была как принцесса, у нас, мне брат рассказывал, такая штука была. А потом не стало.

Я о чем. Когда мама была почти как с фотографий, а я это еще помню, я уже был умный, вот тогда она еще умела на нас не кричать. И Сестренку даже брала на руки, и говорила ей так ласково-ласково: «Эх ты, скотинка ты моя». И если Сестренка начинала мяукать – поначалу она еще не знала, как надо плакать по-правильному, – мама ее успокаивала, мама говорила ей тихонечко: «Чтоб ты сдохла, тварь». И Сестренка тогда сразу решала отдохнуть и не мяукала больше. Но потом мама устала жить, ей стало все равно, плачет кто-то около нее или, наоборот, молчит, или вообще нет никого. Сестренка уже была не такой глупой, ходила ногами, как человек, и говорила смешные слова, а мама все равно не радовалась почему-то, ей было только все хуже. И я тогда стал сам Сестренку успокаивать. Потому что она уже тогда мне понравилась. Особенно как она обнимала меня и засыпала, а когда я вставал, цеплялась за меня ручками, хотя и спала. Это она боялась, что я уйду. И я отлеплял ее ручки от себя по одному пальчику. Не потому что не хотел с ней быть рядом, нет, а только если надо было в туалет. Терпел до последнего, а потом отлеплял Сестренку и бежал. А когда прибегал, она уже плакала и искала меня, шлепала ручками по подушке. Потому что я для нее был будто самый хороший. Она тоже для меня скоро стала как самая хорошая.