Не оглядывайся назад!..

Большинство людей, сидящих на нижних полках, дремали. А те, кто не спал, лениво перебрасывались между собой отдельными короткими фразами.

Я забрался на верхнюю полку. Положил под голову панягу, приспособив её так, чтоб голова лежала на пушнине.

Ещё стоя внизу, распустил завязки на ичигах. От призрачного света едва горевшей лампочки шапкой прикрыл глаза и под мерный стукоток колёс набирающего ход поезда, который до посёлка теперь будет идти без остановок, провалился сразу же куда-то далеко, в неведомое запределье, ощущая, как приятно гудят от усталости вытянутые на полке ноги…

– Вставай, парень! Приехали. – Тормошит меня кто-то за плечо.

Я с трудом вырываюсь из цепкости сна. Открываю глаза и вижу, как незнакомые мне люди с плохо различимыми в полумраке вагона лицами гуськом бредут в проходе, втекая в тамбур, из которого тянет резвым морозцем.

Народ в основном бородат, угрюм, с глазами, опущенными долу. Кажется, что всё это происходит не в реальности, что это не мои современники второй половины двадцатого века, а заблудившиеся во времени персонажи картин средневековых мастеров, только облачённые не в яркие, вычурные одежды из атласа, бархата и шёлка, а в телогрейки, суконные штаны и куртки, кирзовые сапоги, ичиги, беличьи и ондатровые шапки.

Я с трудом, ещё не проснувшись до конца, спускаюсь с полки и последним в этой медленной цепочке, так же сумрачно, как остальные, бреду к выходу, видя перед собой теперь только широкую, почти во весь проход, спину неведомого мне лесоруба, закончившего свой рабочий день и которому завтра с утра, ещё затемно, снова предстоит отправиться на деляну. Может быть, поэтому серое сукно его куртки на слегка сутуловатой спине кажется мне сейчас не отличимым по цвету от всей его жизни… Правда, в её ворсе весело, словно белые звёздочки, поблескивают кое-где опилки…

Что касается меня, то мне в данную минуту хочется только одного: спать, спать и спать… Даже еда отступает на второй план… «Да, неплохо было бы вздремнуть часов двенадцать…»

На улице темно, морозно, звёздно…

Томная луна, чем-то необъяснимым похожая на перезревшую старую деву, расположилась на небесном своде чуть выше и левее верхушки заострённого с четырёх сторон, – и покрытого с одной из них пухлой варежкой снега, – столба. На котором, под металлическим плоским плафоном, освещая ровно подметённый, сработанный из лиственничных плах перрон раскачивается тусклая, жёлтая лампа, дающая какой-то малокровный бледный свет.

Некоторое время я стою совсем один…

Движения мои и мысли заторможены. В каком-то тягостном раздумье я медленно вдеваю руки в лямки паняги. Вешаю на плечо карабин и, встряхнув головой, словно стараясь отогнать от себя некое наваждение, начинаю шагать к краю платформы, от которого, поднявшись на неё по трёхступенчатой деревянной разметённой лесенке, энергично скрипя снегом в начищенных до блеска «хромочах» и ладно сидящей на нём мышиного цвета шинели, навстречу мне движется местный участковый милиционер.

– Младший лейтенант Серов! – останавливается он передо мной, щёлкнув каблуками сапог и слегка вскидывая ладонь к серой, того же сукна, что и шинель, каракулевой шапке. – Ваши документы!

«Ну, молодчина! Ни дать ни взять – гусар!» – мысленно восхищаюсь я им, отвечая:

– У меня их с собой нет. Паспорт – в промхозе, где я получал оружие. А что, собственно, произошло?

– Кстати, оружие я у вас изымаю, – не отвечая на вопрос, ловко сдёргивает он с моего плеча карабин. – Ваша фамилия?

– Санин… А в чём всё-таки дело?

Лейтенант некоторое время раздумывает, держа мой карабин в руках. Потом нехотя и уже без прежнего напора, способного, пожалуй, вращать турбины ГЭС, вновь слегка вскинув руку к виску, произносит:

– Извините, ошибочка вышла… А с Ардаминым вы знакомы? – спрашивает он уже явно для проформы, не рассчитывая на успех.

– Да, – отвечаю я, протягивая руку за карабином.

Лейтенант резко отдёргивает от меня оружие и облегчённо и в то же время строго произносит:

– Пройдёмте… Здесь недалеко. Кое-что надо уточнить… Карабин пока останется у меня. Ещё оружие имеется?

– Нет, только – нож…

Лейтенант вновь какое-то время раздумывает, а, приняв решение, говорит:

– Идите впереди. Куда – я скажу.

В маленьком, холодном, казённом кабинетике местной милиции, занимающей две комнаты в бараке, одна из которых – побольше, с зарешёченной дверью и окном, поставив карабин в дальний от двери угол, – лейтенант неспешно снял кожаные перчатки, шапку, шинель. Всё это он аккуратно устроил на вешалке и только после данной процедуры предложил мне сесть, указав на стул, стоящий ближе к двери, напротив старого, обшарпанного кое-где стола.

Сам лейтенант сел на жалобно скрипнувший под ним стул с другой его стороны, машинально поправив на нём какие-то бумаги.

Некоторое время он задумчиво смотрит поверх моей головы, будто впав в мечтательное оцепенение или увидав за моей спиной что-то крайне интересное, вроде залетевшей сюда среди зимы изумрудно-зелёной мухи.

Прервав молчание, он очень вежливо спросил:

– Не возражаете, если я закурю?

– Курите… Это ж ваша вотчина…