Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета)

Он стал поливать деревья, лопатой отводя от пересекающего сад арыка небольшие ручейки к деревьям. Я смотрел, как сухая земля всасывает воду, думал о том, как сосут кровь у народа падишахи, и они представлялись мне похожими па пиявок, которых прикладывают больным, чтоб отсосать лишнюю кровь, - я видел раз, как ставили пиявок, - и содрогался от отвращения. Я смотрел на поблескивавшую в ручейках прозрачную воду, текущую меж молодой свежей травы, и видел перед собой страшного падишаха Зоххака, чей зловещий облик запал мне в память из какого-то маминого рассказа. Тот страшный Зоххак поклонялся змее и, чтоб заслужить змеиную дружбу, кормил ее мозгами грудных детей. Но в маминых сказках жили и другие, добрые падишахи, и я сказал Ширхану:

- Наверное, ваш падишах очень плохой.

- Эх, братик, - ответил он мне, не переставая орудовать лопатой, будь проклята и белая змея, и черная! Все они сукины дети!

Это мне уже не понравилось - так говорить обо всех шахах!... Задумчиво похлопывая прутиком по высокой траве, я пошел к бабушке Фатьме.

- Нашел у человека слабое место и пользуется... - бормотала она, уставясь в одну точку. - Все вытянуть готов... Все, что тот ни добудет...! Совести ни на грош...

Я постоял, послушал. Я знал, что бабушка ругает дядю, Аи-ваза...

- А падишах у людей кровь сосет, - заявил вдруг я. - А ты говорила, падишах самому аллаху друг. Какой же он друг, если кровь человеческую сосет?!

- Это ты откуда же взял?! - Бабушка изумленно воззрилась на меня.

- Ширхан сказал. Все падишахи - сукины дети!

-Ничего себе! - Бабушка хлопнула себя по коленям. И словно обращаясь не ко мне, а к кому-то третьему, находящемуся в комнате, сердито сказала: Правду говорится, не жди от сироты кротости! Эй, парень! - крикнула она в сад.

Ширхан подошел.

- Занимайся своим делом, а ребенку голову не забивай! Что там у тебя за вражда с падишахами?

Ширхан не ответил, взглянул на меня и чуть усмехнулся, но от этой едва заметной усмешки мне стало не по себе. И чувствуя, что опять я виноват, я выкрикнул плачущим голосом:

- Ширхан правильно говорит! Скинули русские своего падишаха Николая! Значит, было за что!

Тут ко мне подошла дедушкина легавая по кличке Гумаш, ласково повиляла хвостом, обнюхала мою рубашку, руки, и я сразу забыл свою вину. Но Гюллю, снимавшая с веревки белье, наклонилась и чуть слышно сказала:

- Нехорошо быть доносчиком.

И опять меня охватил стыд и я не знал, что ответить. А Ширхан с той поры уже не вступал со мной в разговоры, коротко отвечал: "да", "нет", и мне было горько, и я все раздумывал то бы такое сделать, чтобы вернуть доверие Ширхана. Но он даже не называл меня больше "братик", а если нужно было позвать, окликал по имени.

... Когда мы оставались вдвоем, бабушка по большей части беседовала сама с собой, и почти всегда об одном и том же: как дядя Айваз обирает дедушку Байрама, какая у него плохая жена, а еще о моем отце и о его матери с потрескавшимися пятками. И мне постоянно казалось, что бабушка к кому-то взывает, обращается к кому-то, видит кого-то перед собой. В тот вечер, заметив, что она опять бормочет свое, уставившись в одну точку, я спросил:

- Бабушка, ты с джиннами разговариваешь?

- Бисмиллах! - вздрогнув, произнесла бабушка. - Бисмиллах! - И сердито крикнула: - У, сын хвостатого! На ночь глядя проклятых джиннов поминать!...

- Бабушка, а ты их видела когда?

Бабушка снова произнесла "бисмиллах!" и стукнула меня по руке веретеном.

Я ночевал у бабушки, и как всегда, когда дедушки не было, спал на его кровати. Заперев дверь, бабушка заглянула под одну кровать, под другую...

- Чего это ты? - спросил я, удивленно глядя на бабушку.

- Чего, чего... Знаешь сколько у дедушки врагов? Спрячутся под кроватью, а ночью вылезут да головы нам отрежут!

- А какие у него враги, бабушка? - Я сел и испуганно поджал под себя ноги.

Бабушка погасила свет.

- Откуда я знаю, какие враги, - проворчала она, устраиваясь на кровати. - Мало ли на свете мерзавцев.

Потом она шепотом произнесла молитву, и как всегда, стала просить аллаха: "Убереги, аллах, дитя мое от горестей и напастей...".

Я знал, что когда она говорит "дитя мое", она думает о Нури. В своих молитвах бабушка никогда не упоминала ни маминого имени, ни имени Джалила сына от первого мужа, я даже понятия не имел, где он, что с ним. Иногда, правда, она просила аллаха позаботиться об "ее детках", но сюда уж наверное входили все, даже мы, внуки. Я повернулся на бок, теперь мне виден был сад. Было тихо и светло от луны. Иногда меж деревьями мелькала Гумаш и тотчас же исчезала. Сейчас в полной тишине река, казалось, журчит совсем близко. Бабушка вскоре начала похрапывать, а меня, как это случалось всегда, когда я спал в одной комнате с мамой или с бабушкой, сразу же охватило чувство одиночества: казалось, что я совсем-совсем один на свете.

Грустный и одинокий, глядел я в окно и вдруг увидел Гюллю; держа в руках что-то белое, она настороженно огляделась по сторонам и потом быстро скользнула в комнату Ширхана.