Не осенний мелкий дождичек

— Такого зоотехника, как она, тоже поискать. Хотя ты когда-то не очень верил в это ее призвание.

— Не подкалывай, Валюша… Заберут сразу двух главных специалистов, и каких! Без ножа зарежут. А заберут!

— Стой на своем, не сдавайся.

— За это «на своем» я сколько уже получил выговоров? — горьковато усмехнулся Владимир. — Стоять, конечно, буду, но начальство есть начальство… Чуть-чуть стали налаживать кормопроизводство, и пожалуйста! Кто только им эту мысль подбросил? Просто не укладывается в голове!

Медленно и гулко пробили в углу гостиной часы-шкаф.

— Час ночи, — констатировал Владимир. — Итак, я бодрствую уже девятнадцать часов… Как ты думаешь, жена, когда-либо потомки заинтересуются тем, что заставляло нас работать по шестнадцать и больше часов в сутки? — Откинулся на подушку, сцепив на затылке ладони. — Стремление сделать больше и лучше, возможность сделать… поиск новых путей… Человек всегда жаждет объять необъятное. И этим богата жизнь. Сейчас я думал о нас с тобой. — Приподнялся, взял ее ладони в свои Владимир. — Знаешь, если бы не ты, я бы не мог столько отдавать работе… Понимаешь, все председатели, которых я знаю, жалуются, что жены заели их упреками, а ты…

— Я сегодня все вспоминаю свои первые шаги в школе, — задумчиво сказала Валентина. — Вспоминаю маму… мы с ней жили друзьями, не мешая, а помогая друг другу. И у нас с тобой так же: нет мелкой опеки, мелкой житейской ревности.

— Бывало, сшибались лбами, — улыбнулся он.

— Ну, так по делу!

— И ты вечно влюбляешься — то в учеников, то в родителей, то в приезжего лектора!

— Не издевайся, Володька! — дернула его за светлый вихор на макушке Валентина. — К Бочкину ты меня ревнуешь, да.

— Было когда-то. Но потом я узнал Василя, понял тебя… От Алены нет письма?

— Нет. Ты же знаешь, когда все хорошо, она пишет редко. Так устроен мир. И дочь наша тоже.

— Странно, что подруга твоя не позвонила, Лера.

— Может, еще не узнала.

— Чтобы она не узнала? Вот уж чему не поверю! Ну, идем все же спать. Завтра с утра планерка, потом в область, насчет этих балок…

Валентина уже легла и свет потушила, когда вдруг отчаянно, по-ночному звонко затрещал телефон.

— Двенадцать-ноль-три? — издалека переспросила телефонистка. — Вас вызывает Белогорск.

И тут же, прямо в ухо Валентине, взволнованно закричала Лера:

— Поздравляю, Валенька, с высоким званием! Когда приедешь сюда, к нам? Я по тебе страшно соскучилась!

— Ты когда приедешь, Лера? Обещала все лето!

— О, летом мы с мужем были на Волге, чудесно! А теперь книга… пока не отошлю рукопись в издательство, с места ни шагу!

— Ну вот, ты всегда так — обещаешь, а потом ни шагу!

— Приезжай сама! Твой благоверный спит уже?

— Нет. Мы с ним объяснялись сейчас. В любви.

— В любви? — весело кричала Лера. — Тогда привози его с собой! Или не вытащишь, сидит прочно?

— Да он все время на колесах! — расхохоталась в трубку Валентина. В ней билось что-то легкое, молодое — как всегда, при общении с Лерой, хотелось озорничать, петь, отколоть веселую шутку… Но в трубке прозвучало вдруг отрешенно:

— Ваше время кончилось. — И голос Леры исчез, растаял в невидимой за шторами глубокой ночной тьме. Валентина, положив трубку, с удовольствием нырнула под одеяло, прислушалась: Володя спит. Да еще как крепко! Закрыла глаза и словно опять шагнула в другое измерение, в иное время, давно исчезнувшее, ушедшее, однако тесно сплетенное со всем сегодняшним. Время, когда она рождалась как учитель. Мучительно, трудно рождалась.

10

На другой же день Чекмарев пришел к Валентинке в класс.

— Да, — сказал после урока, когда ученики выбежали в коридор, — вы действительно, так сказать, барахтаетесь — в некотором смысле. Подать материал можете, но заставить учеников работать… В общем, пойдете в Никольское, к Варваре Прокофьевне Репиной. Работает там сорок лет. Васарина пусть идет с вами, у нее день пустой, нечего зря околачиваться.

И вот они идут с Катей в Никольское. Выйти пришлось еще затемно, и сейчас впервые на глазах у Валентинки рождалось раннее сумеречное утро. Ночью вьюжило, дорогу угадывали по вешкам — еловым веткам, расставленным кем-то по обе стороны пути. Ветер с разбегу набрасывался на рыхлый еще снег, взметая и рассеивая его мелкой пылью. За припорошенной щеткой елового леса вспыхнули первые проблески зари. Поникшие у дороги березы стали вдруг сиреневыми, потом, начиная с верхушек, порозовели и наконец засверкали нетронутой белизной.

— До чего хорошо! — повернулась Валентинка к Кате, которая шла позади, укутавшись в цветастую шаль, — один нос и видно.

— Чего хорошего? — недовольно отозвалась Катя. — Ветрище, холод. Только наш свихнутый Чекмарь и может послать в такую погоду. Не понимаю, чему ты радуешься.

— А я не понимаю, чего ныть без толку. Вон, видишь елочку? — кивнула Валентинка на выглянувшую из сугроба верхушку. — Снегу на нее навалилось, уйма. А она не сдается, тянется к небу. Ну, чего ты киснешь? Разве от этого легче жить?