Не осенний мелкий дождичек

— Чай пить идем? — еще на пороге учительской окликнула ее Алла Семеновна. — Сегодня привезли какие-то необыкновенные коржики, наш райобщепит вдруг взял и раздобрился!

— У меня свободный час, схожу домой.

— Тогда вы, Нина Стефановна? — обернулась биологичка к Фортовой.

— У меня тоже свободный.

— Удивительно, все вдруг стали свободными! — дернула округлыми плечами Алла Семеновна и одна отправилась в буфет, не забыв, однако, бросить с порога: — Кстати, Огурцов сегодня совсем не отвечал по ботанике. Прошу принять меры, Валентина Михайловна.

— Хорошо, приму. — Валентина укладывала в портфель тетради четвероклассников, предварительно вынув сочинения десятого «а», — их предстояло раздать на следующем уроке.

— Позавчера вы говорили о сочинении Коли, — взглянула на стопку работ Нина Стефановна. — Можно прочесть? — спросила робко. С тех пор как ее оставил муж, и без того застенчивая Нина Стефановна словно бы чувствовала себя виноватой, стеснялась этой вины.

— Вот, — протянула Валентина тетрадь. — Лучшее из всех.

Позвонили на урок, учителя отправились в классы, комната опустела. Нина Стефановна читала, облокотясь на стол, прикрыв ладонью глаза, словно от резкого света.

— Все об отце, — тихо сказала она, возвращая Валентине тетрадь. — Не называет прямо, а все о нем. Вот видите: «Любой изменник заслуживает презрения…» «Изменить близким людям — все равно что изменить Родине…» Не понимаю. Меня он мог бросить, но сына! Ведь они были как одно сердце, одна душа… — Нина Стефановна отвернулась, чтобы скрыть слезы.

Валентина молча погладила ее плечо. Она все понимала, сочувствовала. И что тут сказать! Горю не поможешь словами.

В дверь заглянула Тамара Егоровна:

— Валентина Михайловна, зайдите ко мне.

В небольшом, почти без мебели директорском кабинете было прохладно, пусто: Тамара Егоровна не признавала никаких украшательств. И дома жила по-спартански непритязательно, и школу не разрешала перегружать массой всякой, как она говорила, «неприглядной» наглядности.

— Прошу, — указала Тамара Егоровна на стул и села сама, вытянув по столу сомкнутые в ладонях руки. — Итак, все же конфликтуем? Вечные конфликты: между учениками и учителем, между родителями и учениками, между учителями и родителями, между учителями, наконец… На вас, дорогая моя, поступила жалоба.

— От Огурцова?

— Знает кошка, чье мясо съела… Чем же вы оскорбили его супругу, его самого? — жестко, словно пристукивая молотком, спросила Тамара Егоровна. Она говорила и действовала прямо, безапелляционно, и не сразу, не всем удавалось разглядеть за внешней резкостью Тамары Егоровны ее доброе сердце. Валентина разглядела давно — ведь они рядом пятнадцать лет. И Никитенко — вот что странно — раньше всех разглядел и понял это, далеко не относящийся к добрякам Никитенко…

— Я сказала матери, что мальчик на фоне других ребят в классе выглядит вялым, приниженным. Есть в нем какие-то черты страха, забитости.

— На моей географии он тоже словно отсутствует. Спросишь — хлопает молча глазами… Похоже, несколько недоразвит…

— Мне кажется, нет. У Евгении Ивановны ведет себя как все. Она говорит: Рома вполне нормален. Может быть, в прежней школе внушили обратное.

— Примерно так я сказала отцу. Он обещал прийти сегодня после двух, как вы просили. Статью о себе читали? — протянула Валентине лежавшую на столе газету.

— Читала. Не знала, куда деться от стыдобушки.

— Почему же? Написано от души. Хотя, как всегда у Василия Васильевича, есть перехлест. Мысли дельные, но… слишком уж лозунгово. — Тамара Егоровна взяла газету. — Вот, например: «Что бы ни происходило в мире, главное для учителя — душевный мир ученика. Долг учителя — вторгаться в этот мир, облагораживать его, нести в него свет и оптимизм…» Прямо из лексикона Аллы Семеновны, фразирует она восторженно, а вторгается чаще всего грубо и неоправданно.

— Предмет она знает хорошо.

— Предмет предметом, но… — Тамара Егоровна разомкнула руки, поднялась, отошла к окну. — Меня постоянно тревожит одна мысль: в наши школы приходит все больше учителей, непременно с высшим образованием, но как мало среди них воспитателей… — Морщась, она потерла указательным пальцем висок.

— Опять болит? Ох, допрыгаетесь вы со своим давлением!

— И Петр грозит всякими ужасами. — Тамара Егоровна прислонилась плечом к раме. — Опять добыл мне путевку в санаторий.

— Вместе с ним, конечно? Поедете?

— Когда не вижу его, думаю, не поеду. А увижу… — Тамара Егоровна вновь стиснула руки. — Речь не о нем. Что вы думаете делать дальше? Насчет Огурцова?

— Даже не знаю. Если бы он шалил, хулиганил, все было бы проще. Буду говорить с родителями. Только поймут ли?..

— Собираетесь их воспитывать? Трудновато, — усмехнулась Тамара Егоровна. — И все-таки воспитывать придется и детей и родителей… От Алены нет письма? — спросила она вдруг.

— Нет. Волнуюсь, не заболела ли.

— Заболеет — даст знать. Сыны мои чуть что — начинают трезвонить. А когда все в норме, молчат. — Тамара Егоровна помедлила. — Видели афишу на Доме культуры? Спектакль облдрамтеатра. Неужели приедут?