Не осенний мелкий дождичек

— Валя! Василь Василич! Гости мои дорогие! — обрадовалась она. — Я будто чула, гуску нынче зарезала, борща наготовила. Гарный борщ, с зажаркою. Идить раздевайтесь, в момент соберу! — заторопилась она, собирая на стол. — Може, Валя, как на пенсию с Владимиром Лукичом пойдете, решите сюда, ко мне переехать? Кому я дом-то оставлю, как стану помирать? А ты, Василь Василич, бросил бы свое общежитие да перебирался ко мне, — поднося Бочкину полную миску пышущего жаром борща, улыбнулась тетя Даша. — Зябко одной-то, — повела она плечами под теплой вязаной кацавейкой.

В комнате была новая мебель, но и старый, разрисованный яркими цветами шкафчик поставила в переднем углу тетя Даша. Над ним повесила фотографии: муж и дочь, оба широколобые, ясноглазые, с упрямой складкой у губ… оба погибли в войну, муж на фронте, Нина здесь, в Терновке.

— Старый холостяк не ахти какая радость, — хлебнув борща, отозвался Бочкин. — Жить у вас неплохо бы, да ведь я привык сам по себе, являться в ночь за полночь, читать и писать до рассвета.

— Женился бы, Василь Василич.

— Это вопрос сложный, тетя Даша. И чем дальше, тем становится сложней, — опустошая миску, проговорил Бочкин. — Старую деву брать — не уживемся, ибо стародевство, как и старохолостячество, обусловливает всяческие причуды, — комично поднял он вверх короткий указательный палец. — Вдову брать — а вдруг муж у нее был без причуд, не захочет она моих терпеть? Да и о детях своих беспокоиться будет, — выпрямил сразу три пальца. — А в-пятых, нельзя жениться на молодой: непременно изменит. Так что, выходит, дудеть мне и дальше в холостяках. Как вы, тетя Даша, не тоскуете по ферме? — спросил, окончательно доев борщ. — Работа, конечно, была не мед, а все ж таки…

— О чем мне другом тосковать! — негромко сказала тетя Даша. — Всю-то жизнь там… Кабы руки терпимо были, не ушла бы. Так иной раз скучаю по ферме, сил нет. Соберусь, добреду — и помещение не то, и люди совсем другие, аппараты, трубы, машины всякие… Встречают-то уважительно, расскажите, говорят, о своем опыте. Так ведь что я могу теперь присоветовать? Рассказать, как, бывало, коров по кустам пасла, яйцами сырыми телят поила, чтобы не поносили… Подсчитали как-то в области, что надоила я за свою работу дояркой цельный эшелон молока. Разве аппаратом доила? Все этими руками, — положила на стол темные ладони. — Другой наш опыт-то, и у тебя, Василич, и у Вали вот, не то что у нынешних. С горем горьким он был перемешан, с долей-недолюшкой.

4

Горе горькое… Хватило его молоденькой Валентинке, ой как хватило! Трудно было заниматься сразу с четырьмя классами, а еще трудней пережить то, что узнала она об Анне Сергеевне. Нарочно не спрашивает учеников! Грозится оставить на второй год! Валентинке и в голову не приходило, что бывает такое. Сидела после уроков у себя в комнате, полная отчаянья и гнева. Надо что-то делать, куда-то идти. Куда?

— Завуч зовет, Валя Михайловна, — стукнула в дверь тетя Настя. — Дома он, приболел, да и у Марьи Тихоновны сердце… Ты уж посмирней там, поласковей будь. Люди хорошие, детей только бог не дает.

— Слышал — воюете. Выходит что-нибудь? — спросил завуч. Он полулежал в кресле-качалке, укрытый пуховым платком.

Мария Тихоновна принесла из кухни картофельных драников:

— Угощайтесь. Они хороши, пока горячие.

— Вкусно! — Валентинка с удовольствием откусила сразу чуть не полдраника. — А Виноградов вовсе не хулиган, — с таким же удовольствием сказала она Аксенову. — Просто Анна Сергеевна его не любит, вот он и не учится.

— Ничего не понимаю, — досадливо поморщился завуч. — Вы провели четыре урока и уже все выяснили, не так ли? — Он сел прямо, тронув уцелевшей рукой изуродованное плечо, поморщился еще досадливей. — Любопытно, чем вам не угодила Анна Сергеевна?

— Мне? — удивилась Валентинка. — Почему — мне?

— Подожди, Павел, нельзя так, — вступилась было Мария Тихоновна, но Аксенов скинул с плеч платок.

— Ну его, все равно не помогает. Не мешай, Мария, хочу уяснить… Вы считаете, что Анна Сергеевна как учитель слабее вас? — уперся он глазами в Валентинку. — Так или нет?

— Я о Виноградове, — растерялась она. — Что он вовсе не хулиган.

— Ну, хорошо, — неожиданно успокоившись, снова сел в кресло-качалку завуч. — Ладно. Об этом еще есть время поговорить. Я, собственно, вызвал вас вот по какому поводу: нужно помочь комсомольцам колхоза выпустить стенгазету. Я сказал, что придете вы, — он снова поморщился. — Маша, накрой… с ним, кажется, лучше, — потянул к себе платок. — К Дубову идите, он все знает, — и, откинув на спинку кресла голову, закрыл глаза.

Аксенова проводила Валентинку на крыльцо:

— Не обижайтесь, у Павла Ивановича приступ…

— Я не хотела ничего плохого, Мария Тихоновна.

— Знаю, Валюша. Всегда приходите, слышите? К нам можно… — Поправив у Валентинки воротник пальто, Аксенова легко поцеловала ее в щеку. Будто теплый ветерок дунул.

Стенгазету так стенгазету: Валентинка у себя в школе постоянно была членом редколлегии. Взяв лыжи, она быстро пересекла снежное поле. Дубов направил ее на ферму:

— Заметки у Осиповой. Всё там.