Не осенний мелкий дождичек

— И я тебя хлопчиком помню, писля техникума, усе на хверму бигав, обещав: будут у нас, тетки, каменные коровники! З машинами! Вот тоби и каменные, саманные-то ворог порушил… А я со станции еду, сестру провожала в Белогорск, — оживилась она. — Надумала жинку вашу разыскать. Може, вона осмелится поднять голос против нашей разбегаловки. Письмо мое чулы? Насчет непомерков в нашем колгоспе?

— Читал. Вы садитесь, — указал на кушетку Владимир.

— Сидеть неколы, позднота. Шо сейчас с зерном творят Манохин и его сродственнички, уму непостижимо, Владимир Лукич. У мени муж, старый дурень, на току сторожил, знаю. Придет домой поутру, охает: поясницу натрудил, всю ночь помогал мешки вскидывать. Он расхитителю мешочек подкинет, а тот ему четвертинку. Уся хата самогоном пропахла. Упреждала я его: перестань, честью прошу, худо будет. Не послухав. Недавно такой хмельной приволокся, чуть со зла топором его не гакнула. Забег кудысь со страху, глаз домой не кажеть. Сыну в армию нияк не решусь отписать. Стыд-срам. Так то мой дурень, я з ним сама могу посчитаться. А до других руки коротки. Вы лучше скажить, прекратится то расхитительство в «Ниве», чи ни? Хучь я там и не роблю, усе не чужое село.

— Прекратится, — кивнул головой Владимир.

— Може, скажете, когда?

— Когда ты примешь колхоз.

Ответ явно огорошил Шулейко; но тут же, насупясь, сжимая в руке кнут, она шагнула к двери:

— Грех смеяться, товарищ секретарь. Не за тим я до вас ихала.

— Я не смеюсь, Анна Афанасьевна, — серьезно сказал Владимир. — Присядь и выслушай. Хоть я и мальчишкой был, хорошо помню, как ты воевала в правлении и в сельсовете с разгильдяями… Помню, как дядька Миша украл тебя из совхоза, и ты свою полеводческую бригаду ни за что не хотела бросить. Так и бегала каждое утро за восемь верст в совхоз.

— И сейчас бегаю, — довольно заметила Шулейко. — Моя бригада теперь в два раза ширше стала. Управляюсь!

— Агрономические курсы кончила, знаю. Курсы бригадиров — тоже. В партии сколько лет?

— Девять. — Шулейко все-таки села на кушетку, неловко поставив свои могучие ноги в огромных кирзовых сапогах. — Но затея ваша пустая, не гожусь я. Не все от председателя зависит. Налоги ты не скостишь? Закупочные цены не повысишь? То-то и оно… Технику в мои собственные руки не дашь?

— Но если не ты, тетка Анна, тогда скажи кто? — присел рядом с ней Владимир. — Не мне тебя уговаривать. В войну совхозный скот спасала, в партию вступила… Теперь это наш фронт.

— Верно, Володеюшко, — вздохнула Шулейко. — Сколько дельных-то хлопцев побито, посчитать по селу… Ладно, пускай, я согласная. Тяжко будет. Гонять бездельников я умею, та шо бездельники? Пыль. Шо мени з честным людом делать, который в колгосп верит, а в председателей нет?

— Надо, чтобы поверили в председателя.

— Сказать легко, — поднялась Шулейко. — Ну шо ж, прощай, Владимир Лукич, покойной тебе ночи. А вы все равно пишите, — повернулась к Валентине. — Продирайте, кто совесть потерял, щоб другим неповадно було. У нас е охотники разгильдяйство под красивые слова ховать, — раскатисто говорила Шулейко, идя к выходу. — Шо те слова, дела надо делать гарные. — На крыльце она остановилась, крепко пожала руку Валентине. — Посмелей пиши, не гляди, шо муж руководящий. Первый раз наша газетка своим голосом кукарекнула. Ты петь ее заставь, колоколом звонить, шоб вона усе души на правду человеческую поднимала!

Отвязав от плетня лошадь, она уселась в бричку, взмахнула кнутом, и колеса завели-затянули скрипучую, надоедливую мелодию. «Смазать надо», — подумала Валентина. Выходит, не зря мучилась она статьей, ради одной Шулейко стоило писать, ради нее одной терпеть неприятности от редактора, Рыбина, от Володи, который до сих пор не хотел говорить с Валентиной о статье, уронил только, когда прочел: «Зачем тебе это надо? Мало мне из-за других достается, теперь еще ты?» Она и сейчас, вернувшись, ничего не сказала ему. Он сам подошел.

— Сердишься? — Положил ей руки на плечи. — Может, ты и права по-своему, но пойми, ты моя жена, тебе неудобно мешаться в жизнь района.

— Я человек, Володя, у меня есть и свой путь, — тихонько сняла его руки со своих плеч Валентина. — И не повторяй, пожалуйста, словечек Ивана Ивановича. Тебе это не идет.

3

Пришла Тамара Егоровна, взволнованная и оттого похорошевшая, в каком-то необычайном сине-серебристом костюме.

— Я ненадолго, Валюша, приехал Петр…

— Зачастил Петр Петрович.

— Предлагает сойтись, — неловко усмехнулась Тамара Егоровна. — Видите, подарок привез, — повела плечами перед зеркалом.

— А вы и растаяли! Бабы мы, бабы… Вели бы его сюда.

— На девичник? Ну, нет. Пусть сидит один, подождет.

Влетела Алла Семеновна, в новом гипюровом платье, чуть прикрытом легким шарфом, — на девичник женщины, приходили особенно нарядными, это был их праздник, не стесненный присутствием мужчин. Увидя директоршу, ахнула: