Не от мира сего

Сержант поморщился, потом достал изо рта окровавленный зуб, покачал пальцем соседние, сплюнул на пол и только потом обложил присутствующих господ заключённых перчёным матом! Затем, не теряя времени, выдал соответствующую характеристику, как общую для всех, так и для каждого здесь сидящего по отдельности. Особливо остановился оратор на характеристиках для сеньоров известных под псевдонимами Валун и Чумной! Так же в подробностях пожелал описать ближайшее светлое будущее каждого из них, включая всех здешних обитателей без исключения! А светлое будущее, ранее перечисленное, он начнёт строить прямо сейчас! Вот рядом с его фуражкой на полу лежит и верный помощник, так сказать, незаменимый инструмент при любом строительстве — его демократизатор! Щас при помощи оного сержант растолкует всё-всё не хуже любого академика, не будь он сержант в законе…

Бац! Чмац! Два хлёстких удара и сержант, не закончив свою обнадёживающую речь, опять улёгся греть в камере бетонный пол, хотя любой скажет, дело это бессмысленное.

Чумной, на которого просветление, наконец, снизошло, стоя над поверженным грубияном, произнёс только одну фразу.

— Никогда не надо так говорить с хорошими людьми!

Гужа закрыл лицо руками. За сержантов «сапоги» головы им оторвут, за своих они карают беспощадно, к гадалке не ходи!

Нет, такое совпадение представить себе трудно, но именно в эту минуту, не позже и не раньше, в проёме нарисовался напарник служивого. Точно такой же сержант, тоже не обделённый ни ростом, ни здоровьем и, конечно, с дубинкой в руке. Даже лицом он был весьма похож! Такой же фингал, нос на сторону, наверняка, братья. Не вызывал сомнений ещё один факт — над их творческим имиджем работала одна рука, по крайней мере, макияж был нанесён одним мастером! Мрачность помыслов восставшего из вынужденного безделья не вызывала сомнений! Когда же этот клон увидел тело предшественника, друга и напарника, такого же брата сержанта, обнимающее камерный пол, мрачность мгновенно перешла в свирепость! Недолго думая, он обрушил град ударов на Гужу. При этом экзекутор изрыгал неприличные слова как в адрес арестантов поганых, так и в адрес их ближайших родственников!

Дальновидный безвинный Гужа! Мужику просто не повезло, он оказался ближе всех, да ещё скованный. Ему оставалось только прикрыться руками и скрючиться, дабы уменьшить площадь поражения…

Бац! Чмац! Вылетела дубинка из рук дубль сержанта, он как-то неловко дёрнулся разок и плавно осел на коллегу, потом прилёг рядом.

— Я же предупреждал! Не надо так говорить о хороших людях! — опять изрёк Чумной.

Можно было подивиться силе его внушения, ведь в отличие от Валуна он не был боксёром, но вот кастет! Кастет был настоящим орудием воспитания неразумных сержантов, и, как оказалось, это была неотъемлемая часть тела Чумного.

До камеры из глубинки всё ещё доносились звуки оживлённого человеческого присутствия, мат и крики, иногда выстрелы, кто-то невдалеке стонал. Потянуло дымком — где-то что-то загорелось.

Чумной стоял у выхода и тряс головой, словно прогоняя наваждение, потом поднял руку, одетую в кастет, и победно затряс ею!

— А провались всё, разорвись, — вдруг заорал он во всю глотку.

— Мне блудняк по кличке жизнь! — и стремительно унырнул в задымлённый коридор.

— Надое-е-ел! — донеслась поодаль его последняя песня, его боевой клич.

— Керя, только ты держись, хватай волыны, ребята! На, приспособь, маслята…

Бац! Чмац! Бух! Крики стали громче, раздался ещё выстрел, стали слышны звуки борьбы, потом всё стихло.

Гужа зашевелился и сел, болели ушибы от дубинки, наручниками нарезало кисти рук, но он был рад очень славному моменту — он был жив! Валуна и Чумного завалили, год водки не видать!

Проходя мимо него, Оранжевый поинтересовался настроением, предложил снять наручи, выслушав в ответ просьбу этого не делать, сказал только одно на прощание: — А ты братец — хитрец, похвально, но будешь обязан.

Произнеся это, он перешагнул через бруствер из сержантов, вышел из камеры и сразу пропал из виду, словно растворился.

Гужа снова закрыл глаза и попробовал отрешиться от действительности, абстрагироваться, так сказать, от бытия насущного! Только на то и оставалось ему надеяться, что бытие определит сознание, а не «битие», да поможет сохранить здоровье Всевышний!