Не от мира сего

— Валун что, с ума сошёл? — закусив очередные сто грамм корнишоном и слегка обмякнув душой, поинтересовался капитан, — нападение на полицию, это, знаешь ли…

— Да я и сам в непонятках, начальник, — оживился Гужа, — хотя карточный долг, конечно, свято, но на такое…

— Погоди, ты про карты не говорил мне…

— Так этот, привели которого…фокусник, блин! С ходу предложил «постирать», ну Чумной и дрогнул. Они же с Валуном в последнее время в карты промышляли на пару, лошков обували нахорошо! А тот ещё их на азарт взял, мол, давай проверим, у кого фортуна круче, ну они и повелись сдуру!

— Откуда карты взялись? Его, что, не обыскивали?

— Да он их словно из воздуха вынул! И колода запечатанная! Говорю же — фокусник!

— И что, Валун проиграл?

— Первым же замесом! У Чумного аж половина рожи вниз сползла! Он банковал, колода новая, всё, как по нотам! А когда вскрылись, он и обмер, сидел молча, только глазами по камере шарил! А этот с гребнем оранжевым Валуну на ухо шепнул коротенько, тот покивал…

Гужа прервался и с одобрением проследил за появлением на «плацдарме» второй поллитровки. Налили, выпили, кинули по маслине в рот, и он продолжил, — ну и начались прыжки на битуме!

— На бату́те, — пребывая в некоторой задумчивости, машинально поправил капитан, — прыжки на батуте.

— Нехай на батуте, — покладисто согласился рассказчик, прицельно разливая очередную порцию в стаканчики, — поначалу он сержанту в ухо зарядил, потом второму, а как из камеры выскочил, такой там шухер поднял, что менты без всякого батута запрыгали словно блохи!

— Ты слова-то подбирай, — подпустил железа в голосе Бурдин, — не забывайся!

— Да ладно, начальник, я же образно выражаюсь, — прижал к груди бутылку Гужа, — но, смею заметить, обрисовываю события правдиво, без фантазий.

— Да уж, только события эти — сплошная фантазия, — после минутной паузы пробормотал себе под нос капитан, — столько несуразицы вылезает, диву даёшься. Ладно, что дальше произошло?

— А дальше Чумной сам проиграл!

Бурдин невольно усмехнулся, представив себе лицо и выразительный монолог Чумного, когда тот осознал, как его обули в его же кустарнике! Он! Мастер колоды, старший этого трио подсадных, свято уважающий себя, словно амнистию!

— Понимаю так. Вас организовали воспитать Оранжевого! Но вы повелись на азарт, и он выиграл! Далее по его требованию Валун и Чумной пошли громить участок, выпустили сектантов, те ещё смуты добавили, а вот ты почему не пошёл с ними?

— Про сектантов не знаю, начальник, но шуму и эти двое наделали за целую камеру! А не пошёл по одной простой причине, я — не самоубийца! Да и как я браткам помог бы в оковах-то? Рядом бы улёгся с маслиной в башке, пассажиром бесполезным, вот и все дела!

— А с наручниками, что за тёмный номер? Я, честно говоря, не совсем проникся пониманием, несмотря на твои байки. Давай искренне, — кто и зачем тебя заковал?

— Начальник, я же тебе объяснял! Можешь не верить, но я сам по сути себя и заковал! Валун защёлкнул по моей просьбе, а отмычки не было. Якобы проверить решил их надёжность, фокусник-то расстегнул их без ключа! Взял и стряхнул просто без всяких затей…

— Слушай, сказочник! Никогда не поверю, чтобы наручи стряхнуть было можно вот так запросто! Муляж, наверное, или реквизит для кино с пружиной тайной!

— Ага! Муляж, как-бы не так! У меня от этого муляжа синяки на руках, — вскинулся Гужа, — я, пока в них торчал, каждый винтик ощупал. Нет, не киношные это дела, настоящие браслеты, уж поверь!

Наручники эти валялись дома у Бурдина, и он решил изучить их основательно. Если сам не справится, спецам отдаст, уж те, «шрайбикусы», любую каверзу распознают.

— А с чего ты сам в них залез? — поинтересовался опер, — на садомазохиста вроде не похож, давай не крути, Гужа, говори как есть!

Налив, выпив и вновь закурив, бывший арестант с минуту размышлял, как бы взвешивая, раскрыть причину своего поведения или полезней помолчать.

Исподлобья глянул на капитана, тот не торопил, налил ему ещё полстакашка, нацепил на вилку корнишон, подождал пока водочка, а следом и закуска, ушли по назначению, всё это с полным пониманием момента, молча и терпеливо. Гужа оценил и решился, — скажи, капитан, ты в Бога верующий? Ну, или, на крайняк, крещёный?

— Нет, неверующий. Крёстных у меня тоже нет.

— Понятно, как и я, — вздохнул бывший сиделец, — одной бани веники. Ну, так слушай, капитан. Оранжевый этот — тип ещё тот! Он только в камеру вошёл, от него холодом попёрло, словно к нам тогда питон вполз! Скользкий, опаснейший, такой питонище! А взгляд у него вообще страшный! Я не знаю за Чумного и Валуна, а вот у меня лично поджилки затряслись! Причём затряслись так, как у приговорённого к электрическому стулу вместо ожидаемых родных четырёх лет!

Гужа, не спрашивая, ибо капитан до этого отказался в его пользу, налил себе ещё, в два продолговатых глотка опустошил пластиковый стакан и, занюхав коркой чёрного хлеба, хотя нехитрая закуска на столе вполне присутствовала, продолжил рассказ о своих наблюдениях.